Дмитрий Старостин - Американский Гулаг - пять лет на звездно-полосатых нарах

Обычай «опускания» заключенных, серьезно нарушивших понятия или просто зарвавшихся, в нью-йоркских тюрьмах неизвестен. Возможно, потому, что здесь нет никакой общепризнанной воровской этики или уголовной иерархии. Понятия существуют в латиноамериканских бандах, но провинившихся там обычно режут, а не насилуют. Для разнообразия могут поломать пальцы или бросить на лицо лежащего металлическую тумбочку. Интересно, что в одной из нью-йоркских тюрем строгого режима, где сидело довольно много выходцев из СССР, устроено было опускание стукача-бакинца, но чисто символическое: прилюдно ударили по лицу грязным носком.

Пассивные гомосексуалисты в нью-йоркских тюрьмах не являются париями в полном смысле слова. Хотя многие заключенные считают ниже своего достоинства разговаривать с педерастами, но ими никто не помыкает и в открытую не оскорбляет. У большинства пассивных гомосексуалистов есть «мужья» и друзья «мужей», которые в случае неприятностей могут встать на их защиту. Мне приходилось слышать рассказы зеков о знаменитом побоище в тюрьме «Грин Хэйвен». Там довольно мощная и агрессивная негритянская группировка «пятипроцентников» была разгромлена превосходящими силами педерастов и их «мужей». Схватка, в которой несколько человек получили ножевые ранения, продолжалась на тюремном дворе около десяти минут и была остановлена только предупредительными выстрелами с вышки.

В обмен на защиту и покровительство педерасты проявляют чудеса изобретательности, чтобы ублажить своих избранников. Казенное нижнее белье с помощью фруктового сиропа перекрашивают из белого в розовый цвет. Из подручных материалов с большой нежностью и старанием шьются бюстгальтеры. По каким-то непонятным причинам тюремщики разрешают гомосексуалистам их носить, в то время как обычный зек может угодить в карцер за чересчур длинную бороду или самодельные манжеты на брюках. Гомосексуалисты также украшают свои койки рюшками и кружевами, хотя из-за присутствия охраны вынуждены искать уединения с «мужьями» в других местах — душевых кабинках или туалетах. Некоторые «мужья», впрочем, увлекаются настолько, что приползают к своим желанным посреди ночи, иногда через весь барак, скрытые от взглядов надзирателей перегородками спальных отсеков. Кроме сексуального влечения, зачастую имеет место и чисто человеческая привязанность. В одном (правда, все-таки уникальном) случае заключенный полюбил встреченного в тюрьме педераста настолько, что официально разошелся из-за него со своей женой.

Свидетелем любопытного инцидента я стал в тюрьме «Ривервью». Тюрьма эта находится близ города Огденсбурга, у самой границы с Канадой, и в январе 1996 года там стояли морозы, вполне сравнимые с московскими. Для большинства американцев (кроме разве что жителей Аляски) минус 15 по Цельсию — смерть, и заключенные просто перестали выходить на прогулки. Тюремный двор размером с футбольное поле был занесен снегом, и охрана даже не открывала его, зная, что все равно никто не придет.

Мне эта ситуация не понравилась, и я решил написать жалобу начальнику тюрьмы. Я почти не сомневался в бесплодности этой затеи, но через несколько дней по баракам неожиданно расклеили меморандум, подтверждающий, что двор должен быть открыт для прогулок в любое время года. Этим же вечером я оделся потеплее и в сопровождении двух недовольных надзирателей отправился гулять. Открывая замок на воротах двора, один из них пробурчал:

— Слушай, ты, сейчас восемь часов. По распорядку конец прогулки в десять. До десяти тебя в барак не впустим, чтобы знал.

А напарник его, немного подобрее с виду, добавил:

— Можешь сейчас вернуться, еще не поздно.

Я поблагодарил и отказался. Надзиратель пожал плечами, пропустил меня в обледенелые ворота и закрыл их. После этого охранники забрались в фанерную будку у входа, включили прожекторы и начали наблюдать за мной весьма скептически.

Пройдя лишь несколько шагов, я оказался по колено в сугробе. В ботинки сразу же набился снег, и я подумал даже, не зря ли я отказался от джентльменского предложения.

Но в воздухе была такая свежесть и так великолепно искрился освещенный юпитерами снежный наст, что я отбросил все мысли о капитуляции и принялся протаптывать дорожку.

К десяти вечера вдоль изгороди пролегла вполне приличная тропинка. Я начинал уже украдкой поглядывать на часы, когда наконец раздалось уставное скрежетание мегафона: «Двор закрыт, прогулка окончена. Всем построиться у ворот».