Алексей Синиярв - Буги-вуги

Цицерон содрогался при одном имени сладострастия: «Стыдно смотреть на тех, кто ликует дорвавшись до Венериных утех, мерзко — на тех, кто еще только рвется к ним воспаленным желанием. Такой порыв обычно называется „любовью“ — и в нем видна такая слабость духа, которую и сравнить не с чем».

Аристотель, которого философ Чаадаев считал порождением нового ума, считал, что создание женщины — ошибка Природы. Демокрит определил, что «нечестиво и скорбно и крайний позор, если кто-то подвластен женщине». Пифагор, сей мудрый муж, учил просто и доходчиво: «В огонь впасть и в женщину — одно и то же». Но открыл всем глаза Диоген, сказавший, встретив спорящих женщин: «Глядите: змея у гадюки яду просит!»

Да, вы не можете себе представить, сколько дивных заключений можно извлечь из ничтожного числа литературных памятников, рассеянных по необъятным степям нашей истории, сколько могучих сил откопать в нашем прошлом. Если сопоставить с этим благородным прошлым жалкое прошлое католической Европы, то это сравнение устыдит ее такой мощью и высокомерностью, что просто диву можно даваться! Кристально ясная, пламенная и картинная речь наших предков, вдохновляемая несомненной благосклонностью высших сфер, может обратить на путь истины изрядное число нынешних обывателей, истомленных своей бесплодной рутиной и, наверное, не подозревающих, что бок о бок с ними существует целый неизвестный мир, который изобилует всеми недостающими им элементами прогресса и содержит в себе решение занимающих их и не разрешимых ими проблем.

Итак, мы должны вернуться назад, должны воскресить то прошлое, которое так злобно похитили у нас, восстановить его в возможной полноте и засесть в нем навсегда. Вот работа, к которой я присоединяюсь всей душой и успех которой есть предмет моих желаний, особенно потому, что вполне оценить тот своеобразный поворот, который мы совершаем теперь, можно будет, по моему убеждению, лишь в день его окончательного торжества.

До сих пор мы только пытались открывать читателю глаза на доселе скрытое или завуалированное, и тем самым хоть каким-то образом пытались способствовать установлению справедливости. И не надо думать, что ранее все это не имело воздействия на своих современников. А подтверждением нашим словам будут несколько примеров из пыльных архивов, которые говорят не только сами за себя, но и за тех достойных мужчин, которые нашли мужество не праздновать труса.

В 1770 году английским парламентом был принят закон, в котором говорилось: «Всякая женщина, какого бы она не была возраста, положения или профессии, девица, замужняя или вдова, которая с помощью косметики, румян, помад и прочего соблазнит к браку мужчину, наказуется, как обманщица, а сам брак считается недействительным, если обманутый муж пожелает».

В том же году сенат во Франкфурте-на-Майне издал указ: «Если кого-либо из мужчин в нашем городе обманом заставят вступить в брак, используя разные подложные средства, как-то: белила, румяна, помаду, духи, вставные зубы, накладные волосы, подушечки вместо грудей и тому подобное, женщина подлежит суду за колдовство и суд может признать брак недействительным».

Во Франции король Людовик пятый издал указ, направленный против «окончательного падения нравов» и «разлагающего влияния моды». Указ гласил, что если побелка женского лица и шеи при помощи белил или расчернения бровей и ресниц при помощи ядовитой черной краски, будут допущены, как противонатуральные приемы воздействия на жениха, то виновная в сем коварстве женщина изъемляется из помолвленного состояния, а если брак уже состоялся, то он неминуемо расторгается с возвращением законной жены в лоно родительское с возмещением потерпевшему супругу всех потерь и расходов.

Крепко стояли на страже бравые мужи в штате Нью-Джерси в Североамериканских объединенных штатах, где был издан такой закон: «Если женщина независимо от возраста и положения, после опубликования настоящего закона, с помощью косметических средств, парика или туфель на высоких каблуках соблазнит мужчину, она подлежит наказанью, как колдунья».

Вот чего можно завещать потомкам — то, чего не имеем сами — верований образованного временем ума, так проявившего себя в этих законодательных постулатах, резко очерченной индивидуальности, мнений, развившихся в течение долгой оживленной и деятельной умственной жизни, плодотворной по своим результатам, и если уж не можем мы этого дать — оставим, по крайней мере, эти несколько идей, которые, будем надеяться, перейдут от одного поколения к другому, будут посему заключать в себе некий традиционный элемент и в силу этого будут обладать несколько большей силой и плодовитостью, чем наши собственные мысли. Таким образом мы окажем важную услугу и нее напрасно проживем на земле. В ожидании этого все же потолкуем. Нам остается еще только Пушкин.