Алексей Синиярв - Буги-вуги

— Тётенька одна шла вот так же вечерочком, — повествует Минька, — несла машинисту своему узелок на посошок. Ступила на стрелку, а стрелка «щелк», а ножка там и состав катит. Диспетчеру ж не видно, кто на путях шоворкается. Написано же: не ходи! Тетка орать. А куда орать? Ори не ори — ночь! Ногу дёрг-дёрг. Ни хуям-с. А поезд едет, колёсами стучит [28] Shocking Blue — Never Marry A Railroad Man — Не выходите замуж за железнодорожника http://www.youtube.com/watch?v=Xwy6uIz-Gtg . Помирать тоже не больно-то. Зубками ножку — раз! Только хрупнула. Теперь на костыликах ск о чет.

Хи-хи-то, ха-ха, а после таких рассказов под ноги с особой предусмотрительностью поглядываешь.

В деповке — тишина гулкая. Для кого рано, для других поздно. Жрать, грубо говоря, мягко выражаясь, так хочется, что на подносе места нет: яичко, сметанка, сырок, первое-второе, компот-кисель, и еще какая-нибудь рыба-консерва полузасохшая. Глаза завидущие, руки загребущие. Копеек на п е тьдесят выходит. А так по-божески потому, что профсоюз железнодорожного транспорта, в ночные смены, работягам доплачивает. В городской столовой такой же обедик на полтора рубля высадит. «Риса еся?» — «Нету». — «То-то зе».

Студентов из деповки поганивают иногда, но редко. Обычно женщины на раздаче сочувствующие — погуще нальют, пожирнее намажут.

Ешьте, говорят, ребята на здоровье. Вон какие худые, одни только глаза остались, насквозь ведь светитесь. Повздыхают еще, как учеба тяжело даётся.

Испокон веку студент в деповку бежит. Особенно по молодости, из-под мамкиного крыла. Потом, глядишь, в складчину электроплитку заведут, кастрюли-сковородки, чайничек-заварничек — и прощай, деповка! Редко уж, иногда, забегут по старой памяти на пустой желудок.

Песню б о тебе сложить, деповка. Живи, не тужи.

Лиха беда начало. Бас на мази, даже допотопная «Радуга» с предварительным усилителем вполне прилично тянет, а с голосами всё тот же напряг. С голосами без мазы.

На сэкономленный хабар купили четыре пищалки с рук у «Аккорда». Заехали к барыге, проверили: пищат, звоныхают, такие там цик-цик, аж ретивое затрепетало — даже если бы загнул спикуль двойную цену, — не отступились бы.

А среднечастотники сам Бог послал.

Припахала нас Ритка подсобку разобрать от хламья и от злодейки-санэпидстанции подальше его забросить в полуподвал, за хитрую дверцу. А за хитрой дверцей… Как Сезам отворись: пластиночный музыкальный аппарат пыль коллекционирует по соседству с переломанными стульями.

Дивен перст божий.

Побаивались мы, что отсырели динамики, проржавели, но даже паутинки на них не свито. Будто для нас и припасли, будто только нас и дожидались, родёмые. Как только раньше сию машину никто не расчистил? При всеобщей любви к народному добру?

Заказчик за труды пузырь выставляет, а нам не до пузыря, всё внутри поёт соловьиной рощей. Минька, правда, не оплошал, под предлогом приема работ завлек Ритку за потайную дверцу, задрал юбку и элементарно влындил по самые ай-яй-яй. Что надо сказать, не впервой.

Ритка — офицерова жена, она в этих проделках знает толк. Сорок лет бабе — всё играет когда идет: крутит своей луковицей — глаз не оторвать. Колготки со швом, юбка в обтяжку, ножки…

Эх, Морозова!

Билл хвалился, что лучше минетчицы во всем Дёросранске днем с прожектором: язык Риткин, что пальцы у Блэкмора, восьмеркой вокруг удилища обовьется, леденцом его отполирует. Мастер этого дела. Профессионал.

Форму колонок мы с фотографии группы «Степен волф» сдернули по-снобски, всё не такие дроворубы страшенные, как у всех, а дерматин как раз в КБО [29] КБО — Комбинат бытового обслуживания выкинули. И так уж к всё одному пришлось — Минькины пассии рулон отложили. Что б мы без Миньки делали? А у нас какие связи? Вытрезвитель токо разве.

Там же, в КБО и заклепок набрали целый ворох. Еще двести тридцать четыре ведра — и золотой ключик наш!

Через две недели ударного труда акустика стояла. Да как стояла важно. Флойд. И не подходи.

«Электрон» такие голоса, конечно, не раскачивал, но на безрыбье и «Электрон» — рак. Со стороны приятно посмотреть, да и звук, как ни крути, теперь строить и жить помогал.

Глядя на наше с Лёликом точило, Минька захныкал на инвалида своего. Но пластик, по которому его душа стонет, на дороге, а в магазине и подавно, сто лет и еще один день не валялся; за ним в столицу-матушку надо гонца засылать, со звонкой монетой. А у нас, кроме будильника по утрам, ничего звенеть не может.