Борис Куркин - Исповедь

Василий Иванович закрыл глаза, и ему вдруг почудилось, что он бредет в ночи по дремучему лесу, где кричит на болоте выпь, шипят подколодные змеи и воет на луну оборотившаяся волчицей ведьма.

Профессор перестал смотреть на часы, засекая время: естественнонаучные опыты следовало немедленно прекращать, дабы не превратиться в объект патологоанатомического исследования. Василий Иванович поёжился и принялся совершено инстинктивно осенять себя крестным знамением и творить Молитву Иисусову: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!"

И - о чудо! - музыка стала захлёбываться и так же внезапно, как и началась, заглохла. Лес ходивших туда-сюда рук стал валиться словно при буреломе. Но народ ещё пребывал "в отключке". Первой пришла в себя или "вышла из образа" Сьюзен и пристально вгляделась в лицо своего русского подопечного, словно пыталась прощупать его на лояльность американской демократии. В ответ Василий Иванович - дабы не быть заподозренным в антиамериканизме или, чего доброго, антисемитизме, - изобразил, как сумел, на своём лице умиление.

Сьюзен с еле заметным неудовольствием отвернулась. Девица с незадавшейся личной жизнью уже застегивала ватными пальцами пуговицы жакета, Кэтрин расправляла могучие плечи и поправляла прическу, а бедняга Хью по-прежнему сидел, опустив голову, и пускал себе на бороду слюни. Народ в основной своей массе постепенно возвращался из бездны и мрака "подлинного бытия", как сказал бы философ-экзистенциалист, в сферу земного "инобытия" - светлый и радостный мир баксов, демократии и кока-колы.

На подиуме вновь обозначился духодрайвер Мартин и объявил о начале заключительной стадии собрания - причастия.

На глазах у повеселевшей братвы Мартин стал наполнять ёмкость из серебристого металла, похожую на Кубок Стэнли, красным вином, предварительно продемонстрировав собравшимся, словно официант в ресторане, бутылки с содержимым. Затем духодрайвер, встав в круг вместе с выбранными из зала дежурными, стал колдовать над кубком и что-то нашёптывать. Василий Иванович отметил про себя, что примерно так же кучкуются и шаманят перед началом матча на вратарском пятачке хоккеисты, клянущиеся перед игрой защищать своего вратаря и накидать своим соперникам "банок" аж по самое "не могу" и врезать им по первое число.

Народ, плотно перед тем позавтракавший, потянулся к сцене, на которой стоял резервуар. Первой рванула к нему адвокатша Нинка, ставшая популярной в известных кругах Первопрестольной благодаря серии выигранных процессов над растлителями юношества. Нинка, не боясь порвать дорогие колготки, бухнулась на колени перед "Кубком Стэнли", сделала несколько глотков и вышла, поигрывая крутыми бедрами, из зала. Следовавшие за нею её американские братья и сестры выходили один за другим на подиум, но на колени не вставали, а отхлёбывали из сосуда и, перебрасываясь весёлыми репликами, возвращались, ободренные, на свои места.

Нельзя сказать, чтобы Нинка исполнилась в Америке каким-то близким к экстремизму благочестием. Виной тому было, скорее всего, то, что в одном из вирджинских колледжей учился на деньги этой самой паствы ее сын - вялый и хилый плотью и духом недоросль. А выпить Нинка могла что угодно, кроме воды и авиационного керосина: в целях омоложения своего организма и упрочения нервной системы она занималась уринотерапией и пила по утрам собственную мочу.

Василий Иванович, изъерзавшийся за время радения, плюнул на всякую политическую корректность и вышел на свежий воздух - на зеленеющую постриженную лужайку. Там жадно затягивалась сигаретой отработавшая уже свой номер Нинка.

- Чё со мной не пошел, в натуре? - спросила она деловито. - Смотри, а то больше в Америку не привезут. Конкретно.

- Да, это я маху дал, - сокрушился для порядка Василий Иванович, не имевший сил разъяснить Нинке свою концепцию мироздания.

- Ну, видал, как пипл оттягивается? Как обдолбанный! - прокомментировала свои впечатления Нинка. - Крутой сегодня "холи-спирит" пёр!

-Да, блин, неслабый, - согласился с ней по некоторым размышлениям профессор, настраиваясь на её культурную волну, - мало не показалось. Чума!

- Это точно! - Нинка еле заметно усмехнулась, явно не желая выдавать себя. - За всю масть оторвались.

Нинка любила приблатненный жаргон, соответствующий, по всей видимости, её антропологии чувств. Познания её в английском ограничивались несколькими фразами и проникновенными идиоматическими выражениями, с помощью которых она читала налево и направо лекции об ужасах советского коммунизма, выколачивая из своих американских братьев и сестер деньги и подержанные шмотки на помощь жертвам ГУЛАГа. Впрочем, для чтения подобных лекций в Америке знания английского и не требовалось. Да и вообще, никаких слов не требовалось.