Хантер Томпсон: Большая охота на акул (The Great Shark Hunt)

Али тут же надел маску и только начал кривляться перед зеркалом, когда… О боги, мы застыли, когда раздался чопорный стук в дверь, а за ним голос Пэта Пэттерсона:

– Открывайте! Что, черт побери, у вас происходит?

Я метнулся в ванную, но меня обогнал Бундини. Али, как был в маске, нырнул под покрывало, а Конрад встал открыть дверь.

Все произошло так быстро, что каждый из нас просто замер на своем месте, когда Пэттерсон ворвался, как Дик Бут-кус, взявший кровавый след… и вот тут-то Мухаммед с диким криком и в ядерном облаке разлетающихся простыней соскочил с кровати и выбросил длинную коричневую"руку с указательным пальцем – точь-в-точь шокер для скота самого Сатаны – прямо в лицо Пэтту Пэттерсону.

Вот это, ребята, было мгновение, которое мне бы не хотелось пережить дважды. Думаю, нам всем повезло, что Пэттерсон не схватился за оружие и не пристрелил Мухаммеда в приступе помешательства до того,’как узнал тело ниже маски.

Доля секунды, но всем нам показалось бы много дольше, если бы Али не разразился раскатистым смехом при виде физиономии Пэта Пэттерсона. И хотя Пэт быстро оправился, улыбка, которую он, наконец, выдавил, была определенно кислой.

Проблема, кажется, заключалась не столько в самой маске или в шоке, какой испытал Пэт, а в том, почему она вообще была на Чемпе. Откуда она взялась? И почему? Времена были серьезные, но такая сцена могла иметь серьезные и зловещие последствия, – особенно если учесть, что Али так радовался новой игрушке, что еще десять-пятнадцать минут ее не снимал, озирал через прорези комнату и без тени улыбки говорил, что обязательно наденет ее завтра на шоу Дика Каветта.

– Это новый я, – возвестил он нам. – Завтра войду в ней в телестудию и скажу Каветту, что пообещал Веронике не снимать ее, пока не отвоюю назад титул. Буду носить ее вообще везде, даже когда пойду на ринг со Спинксом! – Расхохотавшись, он ткнул пальцем в свое отражение в зеркале. – Да! – хохотнул он. – Если раньше меня считали сумасшедшим, так это были еще цветочки.

В тот момент я сам понимал, что немного не в себе, и вскоре укоризненная мина Пэттерсона подсказала, что пора уходить.

– О’кей, босс, – сказал на прощанье Али. – Завтра будем посерьезнее, идет? В девять утра. Позавтракаем и возьмемся совсем всерьез.

Согласившись, я пошел к себе наверх покурить по-человечески.

Мухаммед говорит… Вторая попытка Спинкса… Хиппи в штиблетах… Трижды великий всех времен…

На следующий день я встал в половине девятого, но когда позвонил в люкс Али, Вероника сказала, мол, он с семи на ногах и «слоняется где-то внизу».

Его я нашел в ресторане, где он сидел в конце стола, заставленного хрусталем и приборами, и одет был почти так же официально, как метрдотель, – в темно-синий костюм в тонкую полоску. А еще он очень серьезно разговаривал с группкой друзей и весьма делового вида черных бизнесменов, одетых, в точности как он. Передо мной предстал человек, разительно отличающийся от того, с кем я перешучивался прошлой ночью. Разговор за столом шел о том, как отнестись к недавно полученному приглашению посетить какую-то новую страну в Африке или об огорошивающем разнообразии предложений рекламировать то и се, а еще о контрактах на книги, недвижимость или о молекулярной структуре крабового мяса.

Близился полдень, когда мы наконец поднялись к нему ради «возьмемся совсем всерьез». Нижеследующее – почти дословная расшифровка нашего разговора, продлившегося около двух часов. Не снимая «сенаторского костюма», Мухаммед растянулся на кровати, а мой диктофон положил себе на живот. Я сидел рядом с ним по-турецки, с бутылкой «Хайнекена» в одной руке и сигаретой в другой, ботинки мои лежали на полу.

В комнату постоянно приходили какие-то люди: одни с сообщениями, другие с багажом, третьи с напоминаниями, мол, надо вовремя поспеть на шоу Каветта. И все явно любопытствовали, кто я и что затеял. Маски нигде не было видно, зато поблизости маячил Пэт Пэттерсон плюс еще три-четыре черных господина очень серьезного вида, внимательно слушавшие каждое сказанное нами слово. Один, зуб даю, все время, пока мы разговаривали, простоял на коленях у кровати, его ухо было дюймах в тринадцати от диктофона.

Поехали. Давай вернемся к тому, о чем говорили внизу. Ты сказал, что твердо намерен снова выйти против Спинкса, так?

Не могу сказать, что я твердо намерен. Скорее, мы. Я уверен, что мы… но я могу умереть, он может умереть.

Но лично ты хочешь реванша, рассчитываешь на него?