Алистер Кроули - Развратный роман

Короче говоря, я продолжал устало кожемячить.

Все это время Императр.ца подкреплялась обильными возлияниями виски (которое стояло в бочках высоко у нее над головой и стекало по трубочкам в ее царственный хавальник, по тому же принципу, по какому впрыскивается соляной раствор). Но, полагаю, из–за неистовых пароксизмов и механического воздействия бесконечных подъемов и опусканий, желудок у нее расстроился, и я получил столь желанную передышку, пока леди рвало на постель целыми квартами ядовитой желчи и спирта. Почти час она тужилась и напрягалась, испуская гнилостные газы и рыгая, как страдающая поносом свиноматка, а по бокам ее буферов стекал гнойный пот. Но вскоре она вновь была готова к бою, и, похоже, невольное воздержание так ее раззадорило, что я усомнился в своей конечной выгоде от сего перерыва.

Как насчет горячего компресса от ирландской зубной боли? — шепнул я ненасытной широкожопой барухе. Блядство! — вздохнула она. — Заткни хлебало, растопырь уретру и продолжай щекотить дупло, усек? (Даю тебе слово, я промолчал больше трех дней.) Общеизвестно, что в самый разгар оживленной салотерки спорить с бабой бесполезно. Так что я продолжал настырно дрючить. Тщетно ломал я себе голову, пытаясь отыскать какой–нибудь заменитель утомляющего порева, но лейб–медик предупредил меня, что любой совет будет принят в штыки. Ее Величество, — пояснил он, — следует почитать превыше всего: даже ради спасения жизни, защиты великой империи или народного счастья она ни на миг не снизойдет до какой–нибудь противоестественной практики вроде тех, что вы предлагаете. Знаю, у нее на службе погибло множество лошадей, но могу удостоверить, что в тот момент наша высокопоставленная пациентка была не в состоянии отличить наездника от скакуна. Ей нужна была живая колбаска на ужин — да побольше подливки! Самое страшное уже позади, причем во многом благодаря вашим великодушным стараниям, и я умоляю вас продолжать, а не оскорблять наш английский слух и развращать наш английский ум практичными, но неуместными советами деградировавшего иноземца. Сейчас она еще способна понимать нашу речь, поэтому придержите язык: заявляя, будто не видите морального отличия между использованием лошади и автомобиля, вы можете схлопотать строжайший выговор от театрального цензора или, возможно, даже Лондонского муниципального совета, если к тому времени ваши услуги будут уже не столь необходимы. Как ученый я также вынужден напомнить вам, что при нынешнем состоянии нашей науки мы пока не знаем, каким образом автомобиль способен воспроизводить собственный род. Так он вещал, пока я приходовал дымящуюся устрицеловку. Пошла уже третья неделя с тех пор, как пал последний отряд, пришедший на выручку, и теперь свободнорожденная душа Англии восстала с оружием в руках против незаконного и деспотического требования, предъявленного ее мужеству. (Хорошо обладать гигантской силой, — сказал Джордж У…м, — но деспотично пользоваться ею в гигантских масштабах.) Кроме того, пробудился спортивный инстинкт нации, которая единогласно решила (как выразила это благородное чувство всего общества Розовая [21] Спортинг Таймс — английская газета, прозванная в народе Розовой по оттенку бумаги. — Прим. ред. англ. изд. ) стать в сторонке и понаблюдать, как будет выкручиваться лягушатник. Словом, по выражению сладкоголосого певца Израилева [22] Царь Давид. — Прим. пер. , я слабел, но не сдавался (ведь я был еще мальчонкой), как вдруг дворец огласился разъяренным воплем, похожим на рык голодного тигра. Сметая любое сопротивление (хоть оно и было пассивным, ибо служанки просто не успевали уйти с дороги), в комнату ворвалась темная гигантская гора мускулов. Несмотря на лигатуру, меня сорвали с мерзкого насеста и, невзирая на мой нежный возраст, швырнули на пол, а затем с ревом, похожим на грохот вселенной в предсмертной агонии, огромный волосатый кишкодер ринулся в разверстую пропасть, которую омаровая верша ненасытной гвельфки распахнула пред его яростной похотью. Тотчас струя вязкого младенческого сочка хлынула из освободившего конца моего счастливого лындика, и вопль непристойной похабщины из пьяного, обкончанного рта императорской жополомши известил мои отключающиеся органы чувств о том, что работа моя завершена. Уже теряя сознание, я все–таки спасся от полного поражения и страшного позора. Джон Браун вернулся к своей бабе…

— И баба приняла его! — фыркнул Архиепископ в заключение исторического раздела своих мемуаров, при изложении коего я так возбудился, что мне приходилось несколько раз умолять об одолжении прекрасную священнослужителеву козу, чей конгениальный мешочек для студня позволил мне выразить на практике солидарность с этим рассказом.