Володя Злобин - Финики

- Мы ни о чём не знаем. Чего тебе надо?

Молчалин засмеялся:

- Да не беспокойтесь. Товарищи по армии называли меня Молчуном. Я не люблю говорить, но всё же хотел с вами побеседовать...

- О чём?

- О том, что мне нравится. Вы главное помните, что тот, кто рано начинает, тот рано и выдыхается. Нужно хорошенько готовиться. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Мне не хочется, чтобы Слава психанул и приговорил работягу. Снова звучит наигранно непонимающий вопрос:

- О чём ты?

Молчун бесхитростно сказал:

- О вашей деятельности.

Алиса устало протянула:

- Ты хочешь быть с нами что ли? Ну так не крути мозги.

Мужчина кивнул.

- И чем ты можешь нас заинтересовать?

Молчун многое нам рассказал. В первую очередь он поведал о своей жизни на Кавказе и о кашарах - почти недоступных горных пастбищах, куда пастухам привозят похищенных с улиц девушек.

- Сидят там три карачая, или дага, или кабардинца, или балкарца, или ингуша, или чеченца, или... ну вы поняли, сидят месяцами скот пасут, скучно. Анашу курят иногда. Иногда пацаны знакомые тёлку украдут - им привозят. За тёлок они баранами расплачиваются. Их шпилят, как сидоровых коз. Не баранов, а похищенных тёлок. Раздевают, сажают на цель, чтобы не убежала, заставляют работать и во все щели шпилят. Иногда привозят на соседнюю кашару и там обменивают на анашу.

- Поэтому мы тебя должны принять в нашу национальную группу?

Молчун сказал:

- Я их стал ненавидеть после того, как они мою девушку похитили на такую кашару. В общем, нашёл я её там окровавленную и изнасилованную на цепи. Потом она умерла в больнице. И понял, что надо линять оттуда, где живу. Мои соотечественники слишком похожи на овец.

- То есть ты даже не отомстил никому?

- Ну... отомстил.

- Потом начал скромную жизнь и теперь ты типа вот прозрел, и хочешь действия?

- Вроде того.

Закончили мы с ним разговор в полностью подавленном состоянии, осознавая, что не просто наша жизнь фуфло, не представляющая из себя ничего особенного, но и действия наши никогда не помогут избежать творящегося ужаса. Но глаза Славы по-прежнему горят фанатичным огнем:

- Что же, ты хочешь стать террористом?

Молчун мотает головой:

- Нет, я хочу сказать то, что думаю. А мы живём в такое время, когда оружие - это лучший способ так сделать. Вы можете не верить мне, но... помните, что я тогда не прошёл мимо того дага, который вас заломал. Если бы я был каким засланным казачком, то не обратил бы никого внимания. Помните, как я предложил вам купить пистолет? А вы с радостью согласились. Вы столько раз безрассудно и глупо рисковали своими жизнями, что поверить мне - это абсолютно логический для вас поступок.

Слава возбуждённо заходил по квартире:

- Ты же понимаешь, что это - до конца. Что нас посадят или убьют.

- Понимаю. Я с вами всё равно.

- Ты понимаешь, что здесь все националисты?

- Дык это же нормально. Каждому народу свою власть. Так всегда же было.

Всё так быстро повернулось, что даже не успеваешь осмыслить. Слава размахивает руками:

- Я тоже так думаю. Тогда каждый должен высказаться. Дух, ты с нами?

В четвёртый раз, ломая треугольную форму, мне задают этот каверзный вопрос. Слава переводил взгляд то с меня, то с Алисы. Моя девушка напугано смотрела на меня, словно боялась, что я могу отказаться. Но в этот момент, когда от меня требовалось принять решение, которое посадит меня играть в кости со смертью, я всеми силами не захотел говорить "да". Я был счастлив, рядом со мной была любимая девушка, я жил в тёплой квартире, имел будущее. Подросток в моем поведении умер ещё далёкой ночью аттракционов, и рисковать своей жизнью ради тех, кто не достоит коптить небо, мне не хотелось.

- Сеня? Ты с нами?

Алиса смотрит на меня завороженными и затравленными глазами. В них идёт дикая охота, и стреноженная лань вспарывает копытами умоляющий воздух. Она хочет, чтобы я согласился. Иначе она меня разлюбит. Иначе она разочаруется во мне. А в ней вся моя жизнь. Разве можно отказаться от любимой? Поэтому я властно говорю, чтобы никто не заподозрил меня в трусости:

- Да, я с вами.

Алиса очень странно на меня смотрит.

Мы долго шли к затерянному от быдла полю по пыльному, накалившемуся до потрескивающего марева, асфальту. Юный июнь трепещет золотым хвостом. За прошедшее время я возмужал, появился рельеф мышц, и я стал пробегать два километра в среднем за семь с половиной минут. Жизнь, ставшая обычной тренировкой, убаюкала моё чувство опасности и те великие дела, о которых мы когда-то договорились на исходе зимы, как будто ушли в небытие.