Володя Злобин - Финики

Как со дна колодца доносится крик:

- Хватит! Ты его завалишь!

Я не верю, что это кричит воинственный Лис, и продолжаю самсоновы усилия. Вдруг что-то, то ли лопается, то ли хрустит, то ли хлюпает и вскрикивает, но мне на руки с ужасным напором бьет ликующий чистый поток. Отступая от бьющегося в предсмертной истоме тела, я заворожено смотрю, ощущая победное сексуальное возбуждение, как с растопыренных пальцев сочится цвет раздавленной вишни.

Это кровь. Кровь на моих руках. И штанах, превратившихся в грязную леопардовую шкуру. Возбуждающая страсть исчезла, оставив липкий, пронизывающий холодок от вида безвольного тела, окровавленную шею которого посасывает рот мусорки.

- Валим! Валим!

Я мычу:

- Вот ты и вали, а я пойду туда.

- Дебил! Да ты весь в крови, тебя спалят тут же.

Это снова та же мудрая и уверенная Алиса. Рыжая лисица с испуганной хитринкой в волосах. То и дело, поглядывая на часы, она влечёт меня в сторону тёмных дворов. Хохочущая тьма любовно приобнимает и треплет за плечо. Иногда нам на встречу попадаются прохожие, и тогда Лис берет меня под руку и шипит:

- Иди нормально.

А я, свесив голову, иду вихляющей пьяной походкой, как поэт, в знакомый кабак. Когда ко мне прижимается Алиса, я чувствую её живое тепло, и это хмелит меня больше, чем глоток вина. Никогда бы не подумал, что именно в таких обстоятельствах ко мне впервые будет прижиматься девушка.

- Если второй убежавший мудак позовёт ментов, то мы попали с тобой.

Безвольно спрашиваю:

- Куда мы идём?

- Ко мне. Надо скинуть шмотки с кровью. Бля-я-я! Как далеко, но в транспорт в таком виде не пойдёшь.

- У тебя Фитиль, что он скажет.

- Да по хер на него, ничего не ска...

В её глазах, отчетливо видных в темноте, мелькает понимание. Нет, Фитиль как раз скажет. Особенно теперь, после случая со Шприцом. Но скажет не мне, а органам, ведь мои кровавые следы бросят неприятную бордовую тень на его Великую Партию, на митинги которой ходят двадцать шесть с половиной человек. Девушка растерянна.

- И куда теперь? Мы же не брали на акцию телефоны...

Если бы мы знали, что всё кончится таким образом, то вообще никуда бы не пошли. Это кредо любого автономного националиста: полицаев бояться на акцию не ходить. Я устало улыбаюсь:

- Тогда пойдём ко мне. Я живу один. Тут два квартала. В другую сторону.

- Чего ты раньше молчал!

- Ну, вдруг бы ты сказала, что я всё это специально устроил, чтобы затащить тебя к себе.

На её спелых губах появляется улыбка.

Как в начале посредственного порнофильма я вышел из душа. Багровые реки уплыли в канализацию, а стиральная машина глодала испачканную одежду. Когда я появился, Алиса сидела в кресле и осматривала квартиру.

- А почему у тебя не висят флаги и портрет Адольфа?

На стенах висели картины Кукрыниксов и плакаты музыкальных рок-групп. Я ответил:

- Потому что конспирация.

- Ну да, ну да. Так я и поверила.

- Чего это?

- Ты же не нацист. Ты им и не был никогда. Ты просто с нами заодно. Прибился, как собачка, которой некуда было пойти. Ты же даже зиговать не хотел.

Она поняла самую суть. Ещё чуть-чуть и девушка окончательно расколет ту лживую масочку, которую я носил. Так может говорить человек, который очень сильно в тебе разбирается. Интересно знает ли она о том, что я иногда дрочу на неё в ванной?

- Какая тебе разница? Я расист, делаю дела. Нацизм и национализм это туфта.

Алиса покачала головой:

- Ты не делаешь дела. Ты сегодня случайно сделал дело. Впрочем, как и все мы.

- Какое дело?

Она непонимающе смотрит на меня. Тут, посреди второстепенных слов Алисы, страх, подтянувшийся на паучьих пальцах, достал меня. Я отчётливо понял, что убил человека. Слушая знакомых, рассказывающих о том, как они кого-то убивали, мне никогда не говорили о раскаянии, достоевщине, покаянии и стыде. Не ощущал ничего подобного и я, лишь лёгкий флер дымчатого страха, что меня могут поймать и заточить в тюрьму. Не более того. То, что это была обычная буржуазная эмоция, не пробудившая во мне ничего, кроме гордыни, и ощущения превосходства по отношению к другим, показалось мне совершенно нормальным. А то, что мы воспринимали это как само собой разумеющее действие, как то, что неминуемо должно было произойти, лишь говорило о том, что мы принадлежим другому, злому и волчьему миру.

- Надо будет потом одежду уничтожить. И ту обувь, в которой мы были. Ты нигде не заляпалась? Может постирать?

У девушки был забрызган рукав кофты. Она покачала головой: