Феликс Аксельруд - Испанский сон

Ты меня в краску вогнал.

Если не хотите отвечать, мы можем оставить эту тему. Вернемся к вопросам кровотечения, они не менее интересны.

Фу, какой ты. Мы ругаемся, да?

Есть немножко. Скажем так — пикируемся.

Может, хватит нам на сегодня?

Без секса? Без сладкого примирения? Как это, дорогая? Если бы вчера, это я еще понял бы — хоть какая-то уважительная причина… ;-)

Нет, я так не играю. :-(

Ага! Испугался! Слушай же, мой любимый: я давно уже возбуждаю себя своими красивыми пальчиками, то одним, то другим, но не сильно, по чуть-чуть, иначе, как ты знаешь, я не смогла бы вести с тобой этот захватывающий диалог. И пальчики мои уже давно покраснели от крови. И клавиши тоже окрасились — ты представляешь это? Я вдыхаю запах своих пальчиков. Ну что, тебе это нравится? Ты хочешь меня?

Таким слогом, должно быть, говорят телефонные девочки.

Тебе это нравится?

Да.

Ты хочешь меня?

Я хочу тебя.

Я твоя.

Раздвинь свои ноги. Сейчас я выебу тебя. Я засунул в тебя свой член и ебу тебя, ебу. Повтори. Напиши: «ты ебешь меня». Напиши, хорошо ли тебе.

Ты… я не могу — боюсь, кончу. Но мне хорошо.

Когда мой член выдвигается наружу из окружения русых волос, я вижу, как он все больше окрашивается красным И эти движения все чаще. Чувствую, это будет короткий акт.

Давай кончим вместе.

Давай. Я беру твой красный

Оооооооооооооооооооооооооооо

Удивительный акт. Позже расскажу, почему. Не пиши больше сегодня. Я люблю тебя. Я засыпаю.

Беспомощно стрельнув в Веронику при вопросе об одинаковых мужиках, Глазки опустились, и крупные слезы закапали из них на темно-вишневое дерево столь внезапно и быстро, что платочек даже не успел появиться из сумочки.

— Зайка, — в сердцах бросила Вероника, — ну что же это такое? А ну перестань! Ты что себе позволяешь?

Но слезы Зайкины полили, как дождь из облака, которое долго собиралось и в результате стало совсем большим. Платочек, нашедший наконец применение, промок насквозь за считанные секунды, и даже уровень почти допитой влаги в стакане, расположенном внутри створа слез, понемногу снова стал повышаться.

— Пошли, — сказала Вероника и положила купюру на стол.

Она встала. Ана встала тоже, уткнулась в плечо Веронике, и так, вместе, полубоком, как сиамские близнецы, они и выбрались из гостеприимного бара.

— Поедем к тебе, — решила Вероника. — Тебе нужно успокоиться. И обсохнуть. Я уложу тебя, напою чем-нибудь горячим и чем-нибудь крепеньким.

Они потащились вначале по закрытой для транспорта, вымощенной желтыми плитками улице Кастаньос, потом, размахивая руками перед каждой полупустой машиной — по оживленной Рамбле, потом — слезы Зайки орошали пространство вокруг — между жалобно пищащими светофорами поперек еще более оживленной Майсоннаве, и только свернув мимо Центрального Рынка на улицу Кальдерон-де-ла-Барка, Вероника выловила такси, да и то в обратную сторону.

— Пинтор, — сказала Вероника таксисту.

— Который? Их, знаете ли, несколько.

— Мурильо. Да поживей, а то машина заржавеет.

— Si, señora.

Таксист развернулся и, не считаясь с правилами, поехал кратчайшей дорогой, то есть навстречу одностороннему движению улицы Кальдерон.

— Как это вы? — удивилась Вероника.

— Сеньора плачет, — лаконично объяснил таксист.

— Что-о?

Анютины Глазки от изумления округлились и моментально высохли.

— Извините, — сказал таксист и развернулся опять, — сеньора больше не плачет.

Он обогнул рынок и довез их до дома по правилам.

— Ваше сочувствие, — заметила Вероника, — обошлось нам в лишние пятьдесят песет расходу.

— Сеньора, — с достоинством возразил таксист, — вы неправы: сочувствие бесценно. Кроме того, я рисковал разбиться вдребезги.

— Ну, что ж, — прокомментировала Вероника, когда он уехал, — хотя бы ты наконец перестала плакать.