Феликс Аксельруд - Испанский сон

— Можно вместе пообедать. Даже, я бы сказал, будет привычней для нашего товарища… Устроит в три?

— О, тогда мне не нужно ничего улаживать. Мое дело до обеда.

— Ну и ладненько. Ресторан «Славянской», три часа.

Филипп усмехнулся про себя. Хитрый жук. Какой-нибудь «Амбассадор» или «У Пиросмани» небось сразу наведет знатока на размышления: один хороший человек в таких местах за своего, а другой нежелателен… Значит, можно уже угадать какой-то расклад. Правда, Филипп — если и знаток, то скорее со знаком минус. Но Эскуратов-то этого не знает; Эскуратов только что прокололся, недооценил противника — теперь уж страхуется как положено. «Славянская» — отличный ход: дорогое и престижное место, само по себе известно чье давно и прочно, но абсолютно нейтральное в смысле посещения ресторана хорошими людьми извне.

— О’кей, — сказал Филипп. — Возможно, я буду со своим компаньоном.

— Со Вальдемаром Эдуардовичем?

— Да, с ним.

— Очень хорошо. — Эскуратов заторопился. Для него, сообразил Филипп, настал час быстрых действий, чтобы человек, улетающий завтра вечером, не нарушил предварительную договоренность и действительно почтил своим присутствием назначенное место.

Дорогая! После Вашего последнего письма я так же переполнен эмоциями, как и Вы… впрочем, почему после последнего? после любого из Ваших писем! Я просто в очередной раз хочу сказать, что каждое последующее Ваше письмо привязывает меня к Вам все больше и больше.

Сегодня я поступлю нестандартно: я опущу свою обычную, свою слишком длинную увертюру. Причина очень проста. С Вами, как я вижу, подобные вещи бывают едва ли не постоянно: такое произошло несколько дней назад — я имею в виду случай с пятном, — а еще раньше случилось при мысли об определенном слове. В общем, Ваше письмо подействовало на меня так, что при одной мысли о нем я начинаю возбуждаться. Не скрою, раньше я лучше владел собой. (Это не значит, что происходящее мне не нравится!) Я был, как бы это сказать, хозяином своего возбуждения — во всяком случае, процедуры эрекции. Сейчас все не так. Описанные Вами образы действуют на меня непосредственно. И субъективно — то есть на основе моего собственного духовного опыта.

Все же какую-то, пусть минимальную, увертюру я выдержать в состоянии. Итак: не доводилось ли Вам смотреть «Ад» (по Данте), фильм Питера Гринуэя? Сам по себе фильм… ну, не важно; речь пойдет лишь об одной из его знаковых фигур — об образе копошащихся обнаженных тел, там и сям проявляющемся по ходу фильма. Этот сюрреалистический образ, по идее, эмоционально един с Вашими карпами: и то и другое — в первую очередь квинтэссенция коллективных страданий, невыносимых и нескончаемых. (Соображение, что персонажи Гринуэя смертно грешны, карпы же предельно невинны, является именно соображением; оно имеет моральную природу и проявляется заведомо позже, да и слабее эмоции.) И действительно, до вчерашнего дня копошащаяся толпа неизменно заставляла меня содрогнуться. Возможно, это содрогание уже несло в себе эротический эмбрион, хотя, просматривая и вспоминая фильм, я не чувствовал — или мне казалось, что не чувствовал — ничего, кроме жалости, смешанной с отвращением. Это было сродни Вашему детскому плачу. И вдруг!.. Бадья с карпами — по ходу чтения мною Вашего письма — конечно же, моментально заставила меня вспомнить о гринуэевской толпе… но вместо содрогания, отвращения и т.п. я почему-то ощутил приятную тяжесть начальной эрекции. Удивительно. Ваш опыт заставил мое воображение полностью переменить эмоции, вызываемые во мне Гринуэем (читай — бадьей с карпами). Вот сегодняшний маршрут этих эмоций: бадья — куча-мала нагих грешников — куча-мала нагих абстрактных тел — куча-мала нагих детишек… и мой член начинает оживать.

И далее: нагой ангелочек — может быть, один из все той же кучи — делает на меня пи-пи. Я поднимаю голову и вижу над собой завораживающий свод Вашей обнаженной промежности. Мой член поднимается неуправляемыми толчками, в такт сердцебиению; мне остается только освободить ему пространство («молния», пуговицы — не все ли сейчас равно…); вот он радостно, неуемно выпрыгивает из разверстого гульфика и, раскачиваясь, вздымается над ним на манер готового к старту воздушного шара. Старт! Будь он и впрямь воздушным шаром, этой энергии хватило бы, чтоб улететь в стратосферу. Но это всего лишь половой член. «Половой член» — не правда ли, гнусное словосочетание? «Половой» — вызывает омонимическую (онанистическую!) ассоциацию с тем полом, который тут внизу подо мной и на который бросают окурки… обнаруживает якобы низменную и грязную природу оного (онаноного…) члена; кажется, и впрямь, куда уж ему в стратосферу.