Феликс Аксельруд - Испанский сон

— Разве это так важно? — улыбнулась она. — Все равно я работаю не на ставку, я же учусь на дневном. Но если вы хотите сказать, что…

— А может быть, — перебил он ее, глядя из-под очков с подозрением, — ты и в медицинское училище поступала только из-за него?

Это плохой вопрос, подсказал ей внутренний голос.

— Я угадал? — спросил он громче, по-видимому истолковав ее замешательство как подтверждение его догадки. — Да-а… Далеко пойдете, деточка… А интересно, если я его выпишу — ты бросишь учебу, да?

— Я не понимаю, — сумрачно сказала она. — Это как бы воспитательный вопрос?

Григорий Семенович покачал головой весьма осуждающе.

— Это человеческий вопрос! — сказал он с горьким укором. — На твое обучение государство деньги тратит… педагоги стараются — ради чего? Чтобы ты использовала медицину как орудие для вызволения из клиники одного пациента… Стыдно, деточка! А еще… а еще, как ты можешь обещать, что обеспечишь больному режим, если бросишь учебу сразу же, как только он окажется дома?

Разубеди его, подсказал внутренний голос. Докажи ему, одержи над ним верх. Для него стыд — это важно; хорошее начало будет его пристыдить.

— Да что вы, Григорий Семенович! — сказала она недоуменным, слегка даже недовольным голосом, и плечом повела. — Откуда вы взяли, что я брошу училище? И потом… какое же это орудие — медицина? Это… — хотела сказать «мое призвание», в последний момент решила, что это уже чересчур, и закончила: — …просто моя будущая специальность.

Он подозрительно сощурился.

— Но ты же признала, что пошла в медицинское только из-за отца?

— Как я могла это признать? — оскорбилась она. — Я даже на ваш вопрос не успела ответить.

— Скажите, пожалуйста! — саркастически воскликнул Григорий Семенович. — Какое странное стечение обстоятельств — отец болен, а дочка пошла в медицинское.

Он хмыкнул. Он все еще не верил ей.

Она подняла на него ясный взгляд и сказала:

— Больной Осташков поступил в клинику под Новый год, прямо из следственного изолятора. Нигде он до того не лежал, нигде не лечился. А я подавала документы в училище в июле… или даже в июне… Григорий Семенович, о каком стечении обстоятельств вы говорите? Как это за полгода я могла знать, что мой отец попадет сюда в декабре?

Он опешил.

Молодец, похвалил ее голос. Ему стало стыдно. Теперь — жди.

— Э-э… — сказал Григорий Семенович.

Он как будто что-то хотел и не решался сказать. Встал, снял очки, походил по кабинету.

— Мне не нравится эта ситуация.

— Григорий Семенович, — решилась она, — я не могу без него, мне плохо. Я хочу, чтобы он жил дома, понимаете? У меня сердце разрывается, когда я вижу его в этих коридорах.

— Вот-вот. Этим она мне и не нравится.

— Григорий Семенович, вам же все равно до пенсии рукой подать. Почему бы вам напоследок не сделать доброе дело? Я же вижу, что вы могли бы… даже хотели бы, но почему-то… Очень прошу вас! Умоляю!

Он сел, опять надел очки.

— Видишь ли, — сказал осторожно, — я не могу выписать его без визы главврача.

Она пожала плечами.

— Просто формальность…

— Нет. Ему главврач не завизирует.

— Почему?

— Не могу тебе сказать.

— Хм. Хорошо. Но в отсутствие главврача вы тоже имеете право подписывать. Если дело только в этом…

— Не только.

— В чем же? Григорий Семенович!

— Да в том, — разозлился заведующий, — что с ним пришла оперативка. Теперь поняла?

— Какая оперативка?

— Секретная. Выписывать — нельзя.

У нее внутри будто бомба взорвалась.

— Как?! Это незаконно, незаконно!

— Да… незаконно… потому и секретная…

— И вы…

Она замолчала, глядя на него с ненавистью и презрением. Корнеевых рук дело, мелькнуло у нее в голове. Подонок… Ей нехватало слов.

— Вы же врач, — нашлась она наконец. — Вы же только что мне сказали, что медицина не может быть орудием… Или вы сексот? Как вы можете?

— Не надо так, девочка, — попросил он, — был бы сексот, вряд ли сказал бы тебе об этом… Ты еще так молода… Ты еще многого не понимаешь.

— Это гадко, — сказала она с отвращением, — я не хочу и не буду этого понимать.

— Что ж… надеюсь, тебе не придется… а мне вот…

— Но сейчас-то, — спросила она, — перед пенсией… и вообще… Сейчас-то — чего вам бояться?

Он молчал.

— Ладно, — горько бросила она, — теперь поняла…

— Стой, — сказал он и сам опять встал, вздохнул глубоко, как перед прыжком в воду, припечатал воздух кулаком и выпалил: — Твоя правда! Пошли они все!