Филип Рот - Случай Портного

– Государственный служащий, – скромно отвечаю я.

– Женился?

– Нет.

И тут я узнаю в нем прежнего чумазого латиноса, он говорит:

– И как тебе без пизды?

– Подружки, Арни, к тому же я и сам могу себя подергать, – отвечаю я и тут же спохватываюсь: вот досада, а что если он поделится этим с «Дейли ньюс»? Представляете, какой будет заголовок? «ДВУЛИЧНЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ. РАДЕТЕЛЬ О ПРАВАХ ЧЕЛОВЕКА ЖИВЕТ В МЕРЗКОМ РАЗВРАТЕ, СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ ЕГО ОДНОКЛАССНИК». Везде заголовки! Все про меня всё узнают! Всенародное возмущение!

– Эй, а ты помнишь Риту Джирарди? Которая у нас всех сосала?

– А что такое? – спрашиваю я и мысленно умоляю его говорить потише. – Как она поживает?

– Так ты не читал в «Ньюс»?

– В какой «Ньюс»?

– «Ньюарк ньюс».

– Извини, я давно не видел местных газет. И что там?

– Кокнули ее в баре на Хоторн, направо от «Аннекс», внизу. Она сидела там с одним еба-рем, и вдруг пришел другой и прострелил им обоим головы. Каково, а? Вот ублюдок!

Я огорченно присвистнул и спросил:

– А как там Смолка?

– Понятия не имею, – ответил Ба-ба-лу. – Профессор, что ли? По-моему, я слышал, что он профессор.

– Смолка? Профессор?

– Что-то, типа, преподает в колледже.

– Этого не может быть, – презрительно усмехаюсь я.

– Может! Я слышал, что он где-то в Принстоне.

– В Принстоне?

Как это можно? Без горячего томатного супчика в морозный день? Без свежей пижамы? Это Смолка-то, у которого только и было-то, что красные презервативы с колючими усиками, за которыми девки, как он говорил, бегают табунами и лезут на стенки в Париже? Плавать в бассейне «Олимпик» и остаться в живых? Профессор в Принстоне! Интересно, что он читает: греческий, латынь, астрофизику? Ерунда какая-то! Ты, Ба-ба-лу, как моя мама, и все путаешь, ты хотел сказать, что он водопроводчик или электрик. Я отказываюсь верить! Нет, я конечно верю, что у Менделя может быть свой дом и у Смолки, в конце концов, у всех есть работа – это я понимаю умом, но вот нутром, всем своим существом, я не могу поверить, что им удалось не то что добиться каких-то успехов, а просто дожить. Они были шпаной, им место в тюрьме, в канаве, потому что они никогда не делали домашних заданий. Смолка-то у меня хоть списывал на испанском, а Мендель даже не списывал, он давно забил на учебу, как и на мытье рук. То есть, в соответствии с установками моей матери, их уже не должно быть в живых. Нашкодил, напортачил, распутничал – ответишь по всей строгости. Например, Болтушка. Сосала концы у кого попало, и что? Справедливость восторжествовала: ей за это прострелили голову! Вот, это по правилам, так мир и должен существовать!

Смолка входит на кухню и говорит, что ничего не выйдет. Она не хочет.

– Как?! – взрывается Мендель. – Ты обещал, что мы будем трахаться! И в рот, и в зад, и в перед! – вот что ты говорил.

– Ну, не хочет – не надо, – говорю я. – Пошла она в жопу!

– Но я дожидался целую неделю! Как это, пошла? Что за ерунда? Пусть хотя бы подрочит руками!

– Ну, если ей не хочется, то пойдем, а? – продолжаю канючить я.

– Что значит, не хочется? Даже рукой поработать не хочет? Что она из себя строит? Никуда я не пойду! Так и скажи ей, или – или! Вот сучка!

Смолка отправляется обратно и через полчаса приносит весть, что она согласна кого-нибудь одного, но с условием, что он не будет снимать штаны. Мы тут же бросаем жребий, и возможность подхватить сифилис выпадает мне. Мендель кричит, что это несправедливо, что монета ударилась в потолок, он готов убить меня, но я отправляюсь в гостиную.

Болтушка ждет меня на диване в одной комбинации. На вид весит она чуть не семьдесят килограмм, у нее растут усики. Я скажу, что меня зовут Антонио Пирато, если она спросит, но имя, похоже, ее не интересует.

– Значит так, – говорит она. – Повторяю еще раз: мы договорились, что я сделаю это тебе одному. И все!

– Как прикажете.

– Тогда расстегни штаны, но не вздумай снимать! Я предупреждаю, что яйца трогать не буду! Покажи его!

– Хорошо, хорошо, одну минутку.

– И не вздумай лапать меня!

– Может, мне лучше уйти?

– Давай, доставай уже.

– Сейчас, сейчас. Если вам хочется… – бормочу я, роюсь в ширинке, но не могу его нащупать. Он куда-то пропал. Где он?

В школе я часто специально думаю про смерть, про больницу, про аварию на дороге, только бы я смог спокойно встать, если спросят, или выйти из автобуса, если надо, и никто бы не заметил, что у меня торчит в штанах. А сейчас я не могу его найти!

– Вот, вот! – наконец говорю я.