Лидия Ланч - Парадоксия - дневник хищницы

Я и представить себе не могла, как это больно, когда срастаются мягкие ткани. Неделя на морфине. Не помогает. То прихожу в себя, то проваливаюсь в беспамятство. Лихорадочный сон. Заторможенный ступор. Полное оцепенение. Кошмарные галлюцинации. Как будто меня похищают инопланетяне, оплодотворяют, зондируют, режут меня по живому. Так страшно.

Выписываюсь из больницы. Условное освобождение — на условиях полуторамесячного воздержания. Последний гвоздь, вбитый в гроб нашей с Марти совместной жизни. При одной только мысли о том, что кто-то будет заботиться обо мне, мне становится дурно. Я сразу злюсь. Замыкаюсь в себе. Обижаюсь. Веду себя как последняя сука. Начинаю бросаться на всех. Это ты во всем виноват — твой неуемный член. Когда я в таком состоянии, я не люблю, чтобы кто-то ко мне прикасался, смотрел на меня, пытался заговорить. Я хочу лишь одного: чтобы меня оставили в покое. Больной котенок, забившийся в угол кровати. Оставьте его — он поправится сам. Я сказала ему, что нам надо расстаться. Может, когда-нибудь мы опять будем вместе. Когда я приду в себя. А сейчас я вообще никакая. Он психанул. Собрал вещи. Уехал. Я себя ненавидела. Не надо было так делать. Но я не могла иначе.

А потом начался полтергейст. Как это бывает в присутствии подростков с тяжелым случаем сексуальной фрустрации. Вокруг окон и дверей возникали причудливые геометрические фигуры, составленные из цветных огней — знаки, что что-то пытается либо проникнуть в дом, либо, наоборот, уйти. Внутренние стеклянные перегородки разбивались сами по себе, усыпая весь пол осколками. Почтальон говорил о каких-то серых тенях на крыльце у передней двери. Ему было страшно подняться на три ступеньки. Сказал, что не будет носить мне почту.

На пустыре за домом начали появляться таинственные огни. Соседский пес часами сидел и выл на моей подъездной дорожке или носился за собственным хвостом. По ночам из-под кровати доносились приглушенные голоса. Меня явно кто-то преследовал. Может быть, это была я сама. Или душа моего абортированного ребенка. Давала мне знать, что она все еще здесь. Никуда не делась. Упрямо цепляется за ту единственную форму жизни, которую знает. Ад бесконечных возможностей, убитых в зародыше.

Две недели спустя мне позвонил брат Марти. Он давно уже не жил с нами, не в силах смотреть на наше прогрессирующее вырождение. В общем, он позвонил и сказал, что Марти в реанимации. Авария. На шоссе Малибу. Грузовичок — в лепешку. Рулевая колонка пропорола печень. Отбиты почки, сломаны ребра, тазовая кость раздроблена. Врачи не знают, выживет он или нет. Пассажиру во второй машине повезло меньше. Мгновенная смерть. У водителя — тяжелая черепно-мозговая травма, но он наверняка выкарабкается. Сказал, чтобы я не приезжала в больницу. Марти — в коме. Может, вообще никогда не очнется. Еще рано делать прогнозы. Помочь я ничем не могу. Остается лишь ждать.

Шестьдесят три дня Марти провел в отделении интенсивной терапии на системе жизнеобеспечения. Его печень была разорвана надвое. Он перенес несколько сложнейший операций и столько переливаний крови, сколько не делали никому за всю историю больницы. Но он прорвался. Такого упертого парня ничто не убьет. Зато теперь у него появился лишний повод для гордости — шрам от грудины до тазовой кости. Родители остальных жертв аварии, которые подали на него в суд за неосторожное вождение, послужившие причиной смерти и тяжелых увечий, отказались от обвинения. Сказали, что он и так настрадался достаточно. И до сих пор, кстати, страдает. Сейчас у него уже третья операция по замене бедренной кости. Спустя столько лет. Но он ни разу не жаловался. Ни разу.

У Марти были уникальные отношения с болью. Боль для него была вроде как напоминанием о том, что он жив. Подтверждением, что он существует. Безопасная зона, где можно укрыться от всякой ответственности. Предельно сильная боль повергает тебя в состояние, близкое к дзэну, отсекая все остальное. Боль — величайший делитель. Она разделяет людей на тех, кто знает, как ее принять, очиститься ею, обрести в ней исцеление и чуть ли не радость, и тех, кто боится ее и избегает любой ценой. Пусть даже ценой смерти. Смертельно опасные травмы и раны, многочисленные операции — тот, кто прошел через это, знает. Тот, кто связал себя с болью, уже никогда не порвет эту связь.

Мне было едва за двадцать, а я уже перенесла несколько операций на связки и на суставы, мне удалили кисту, вырезали аппендицит, сделали криохирургию, у меня был аборт с частичным разрывом маточных труб, и я два года прожила с Марти — два года дразнила смерть. Мы оба умели терпеть боль с улыбкой, и очень гордились этим своим умением — как знаком некоей оскорбительной для других отваги, которую у нас не могли отнять ни машины, ни люди. Мы были очень живучие. Уничтожить нас было нельзя. Разве только разбить на кусочки и искрошить их в пыль. К чему мы, собственно, и стремились всю жизнь — методично уничтожали себя. Плевали дьяволу в морду. Срали в рожу истории.