Сдаю золотое колечко, сто двадцать девять тысяч. Булочная, чайная, то есть Зеленый крест на Владимирском. Отмечаю. Стаканчик чаю, ромовая баба. Рукопашная старушки и студента. Они вцепились друг в друга как в японском театре. Роли исполняют мужчины. Старушка Алена Ивановна душит студента, бывшего, бледного Родиона Раскольникова. Алену Ивановну играет актер в маске. Студента тоже играет актер. Ломбард недалеко от Сенной, дом сорок два по Садовой, рядом с домом Алены Ивановны и домом бывшего студента. Как у Арто: жестокость театра, маски.
Воротник не волчий, не овечий, а искусственный. Пацифизм это всегда пафос, скрытая воинственность, то есть другая крайность, страсть, отрицание войны. Горячка сжигающая изнутри, заставляющая кричать лозунги. Потом покой. Бал переводчика в Петергофе, вино, разговоры. Ах, няня. Потом матрос отвозит на машине до метро. Одежда войны, мира. Цветы. Дети.
Ротация родины в воображении как буддистского колеса. Парадигма чувств. Театр и его двойник. Лекция по постмодерну. Прогулки по бульварам Москвы. Лекция это прогулка, скажет потом Чечот. Это: а пропо.
Бульвары: Страстной, Цветной, Осенний. Мех вороний, волчий, овечий. Никакой, третий, искусственный.
Книга на французском языке философа Соловьева, продолжение письма. О религии, войнах, вещи в себе. В. В себе, для самой себя. Любовь к главному, искусство любить, Овидий. Книга, лежащая на столе у Ларисы. Взяли картошки, купили хлеба на Офицерской, пошли мимо доски Мейерхольда, ресторана «Дворянское гнездо» к Юре, режиссеру, театральному критику, человеку. Звонили колокола у Николы Морского, горела люстра сквозь туман. Еще Лариса подарила мне статью о египетской разведчице, танцовщице, о ее истории. Ее любили горячие молодые офицеры, такая арабская М.Хари, фильм о ней, без Греты Гарбо. Еще книгу на итальянском языке про Демона. М.Ю.Лермонтов в переводе на язык Данте. Обложка Врубеля.
* * *
Белизна лица, страница. Белый не квадрат, а форма лица. Черный проспект, а не квадрат, огни после разговора, его продолжение на проспекте. Кафе на Конюшенной. Спускаемся, но не в кафе, а в музей, на улицу, после кафе-разговора, возвращение как из оперы. Время и камни. Сад рядом с музеем. Разговор о романе, повторения. Люди на выставке, бороды, платья, скульптуры как в Греции, подкрашенные, расписанные. Будда.
Фарфоровые статуэтки как после раскопок. Склеенные. Живые люди словно до потопа. До Везувия. До.
Старый стул лучше новых столов. Машинка, установленная на стуле из красного дерева, сама красная, де Люкс. Имя после раскопок: Пелагея Шурига. Голубой кот, Мексика.
Художник Басманов. Разрывание белой бумаги, чайки на белой воде и в небе. Черное, красное, серое. В кафе том красное и зеленое: витраж в глубине. Мы после музея. Разговор о бумаге, продолжение музея. Также говорим о докторах в настоящем времени. Белое. Цвет денег, запах, тесты докторов. Массовое сознание: музей. Потоп потом как будто. Кажется. Чувство цвета. Женщины с граблями в Сибири. Невозможно дружить по Моруа с женщинами в кафе. Разговор осенью о бумаге, бутылках и камнях. Не помню, были ли в разговоре камни, берег моря, чайки. Было ли вообще море в тот вечер. Шумело ли оно, радовало огнями на набережной, как Невский проспект. На мне был пыл. Ожидание потопа, разговор. Эсхатология одежды. На них была одежда женская. Брюки, гольфы или чулки, а может быть даже колготки, туфли, без шляп, но в легком пальто одна, другая в неизменной куртке. Женские женщины, вполне. Одна женственнее другой, с разными лицами. Говорили о бумаге и цвете неба. На мне был свитер алжирского паренька, сержанта, водителя бэтээр. Между музеем и темнотой как квадрат. Разговор без масок, почти. Состоящий из света и тьмы, бумаги, чаек, которые летали над водой, камней, мокрых или совершенно блестящих под солнцем, полной луной, которая появится позже над вокзалом. Разные уровни тьмы как в театре, тьмы перед светом, в головах, лицах, одежде. Пили кофе как в русском кафе из романа, звезды появились незаметно. Приходили и уходили люди и звезды. Дочка Светы ждала на Марсовом поле, нас всех застигла тьма, как в кино про затмение солнца. Тьма укутала наше веселье шалью. Речь-воспоминание о певице, актрисе, миф. Свет, сумерки. Мечта о манекенах.
Бумажное море и небо. Огонь и черное после огня, потоп. Одежда людей до и после, их разговор. Буквы летают как у поэта, художница. Плывет в своем гробу над всеми. Невский проспект, Луна, чистота и белизна бумаги как лиц до огня, потопа. Страх перед. Болезнь докторов, бумага воды, страх перед стихией. Очарование могучей, берега. А пока разговор до и после бумаги, звезды певицы. Моряки уплывают. Мы остаемся очарованные. Могучая страсть. Дорога в Новгород, мечта о путешествии в Венецию. Дорога в Москву, любая дорога осенью. Переводчик, мандарин, пагода вокзала. Вместо моряков милиционеры словно в порту. Их песни, слова как в портовой таверне. В каждом из нас маленький римский папа, крестный отец, Жанна д’Арк. Триумфальная арка. Фигурки из глины, бронзы, фарфора и хлеба.
Читать дальше