Уильям Николсон - Круг иных (The Society of Others)

Я замер и молчу, не в силах шелохнуться от обуявшего меня смущения. Виолончелист не мог не заметить моего вторжения, ведь он опередил меня не так уж надолго – неужели успел настолько отрешиться от внешнего мира?

И когда старик наконец поднимает голову и оборачивается, меня сражает выражение его лица: этот человек испытывает скорбную муку.

– Простите меня, – пристыжено говорю я. – Вас оставить?

– Нет-нет, – загробным голосом отвечает старик. Чтобы вырваться из сковавшего его оцепенения – каким бы кошмаром оно ни было вызвано – и понять, кто я такой и что мне нужно, ему потребовалось усилие. – А-а, вы пришли. Хорошо.

– Друзья обещали мне помочь, если вам не очень удобно.

– Нет-нет, – говорит он. – Все уже предопределено.

Не вполне понимаю, что он имел в виду. Старик встает с коленей, возвращается его обычное дружелюбие.

– Как вы узнали, где меня искать?

– Я видел, как вы ушли из зала, и побежал следом.

– Но я пробыл в этой молельне никак не меньше часа, – хмурясь, отвечает старик.

– Невозможно. Я видел, как вы сюда входили. Прошло всего пару минут.

Священник пожимает плечами, поворачивается и берет меня под руку. Мы вместе выходим из часовни.

– Вот-вот начнется концерт. Вам надо возвращаться.

– Я не ради концерта сюда пришел, – говорю я. – Ради вас.

– Зачем же? Я – маленький человек. Месса Моцарта – вот настоящее чудо!

Почему все помешались на каком-то концерте? Мы поднимаемся по лестнице, движения старика обрели непривычную медлительность.

– Вам нездоровится?

– Нет-нет, не о чем волноваться.

– Где мы встретимся после концерта?

Во всяком случае, я уже смирился: сначала концерт, потом все остальное.

– Вы меня найдете. Все предопределено.

И опять же, он говорит так, словно предстоящий концерт – венец всему. Для него – не спорю. Для меня же сейчас самое главное то, вокруг чего вертятся мысли, – позаботиться о своем выживании. Не сочтите меня самовлюбленным эгоистом.

И вот мы возвращаемся по освещенному длинными светящимися полосами коридору.

– Мне понравился наш дорожный разговор, – говорит священник.

– И мне тоже. Узнал для себя много нового.

– Ну что вы, мне нечему вас научить! Я только пролил свет на то, что вы знали и без меня, как считаете?

Наш мозг – большой дом, и мы пользуемся далеко не всеми комнатами.

Он указывает на запертые двери, которых в этом коридоре множество. Мы еще не дошли до балконов, и уже отсюда слышны сотрясающие зал овации.

– Вышли солисты, – говорит священник. – Мы как раз вовремя.

– Я вас потом отыщу.

– Да-да, конечно. – Он протягивает мне пухлую руку и устремляет на меня невыносимо печальный взгляд.

– Властвуйте бережно, – роняет он.

За балконной дверью наступает тишина: зал смолк, заиграла музыка.

– Идите. – Он подталкивает меня к двери. Я вхожу на балкон как раз в тот самый миг, когда хор выдает первое крещендо:

– Кирие!

От могущества звука дух захватывает. Я даже не заметил, что священник не последовал за мной на балкон. Смотрю вниз, выискивая в зрительном зале знакомые лица – Экхарда с Илоной, Петру с компанией, которые собрались здесь будто бы специально для меня. Вокруг много тех, кого я не знаю, слишком много. И музыка. Величие момента на миг вытесняет из головы страхи о будущем.

Я уступаю напору звука, бьющего через край, отдаюсь музыке Моцарта, не пытаясь предугадать, куда он меня поведет, покорно несясь по течению, как рыба в бурном горном потоке. А когда хор внезапно смолкает и над притихшим залом поднимается пиано солистки, протяжное и чистое, а потом внезапно возрастает до густого крещендо: «Кристе!» – я вместе со всеми затаиваю дыхание и взлетаю с певицей, выше и выше: над балконами, над приземленностью собственной жизни, взирая на нее с небес с любовью и нежностью, но без привязанности.

Музыка общается со мной, она точно говорит: посмотри на себя, ты такой маленький, тебе нечего бояться. И в то же самое время я прекрасно понимаю, что оказался в центре событий. От меня мало что зависит и вместе с тем меня затянуло сюда бесповоротно, и происшествия последних дней были отнюдь не случайны. Постепенно, по мере того как тающие звуки находят свой путь к завершению и возвращаются в главную тональность, в голове разворачивается план, и моя задача – пройти свой путь до конца. Это чувство и дарованное мне понимание никоим образом не связаны ни с общим разумом, коему подчиняются земные умы и жизни, ни с Богом, ни с Моцартом. Просто я вдруг понял, что мне самой природой предназначен свой путь, который надлежит пройти – так камень, который падает со скалы, подпрыгивая на склонах и приземляясь словно бы в случайных местах, следует единственно верным для него путем. Он, путь этот, полон препятствий, но препятствия, с которыми я сталкиваюсь, задают мне новое, единственно возможное направление.