Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна (Cutting for Stone)

Хема не желала расставаться с близнецами. Она проявляла себя не как доктор, а как мать, которая дрожит за своих детей, хочет всегда быть с ними вместе и не выносит расставаний. Две мамиты – стоуновская Розина и гхошевская Алмаз – по очереди спали на тюфяке у нее в кухне и постоянно были под рукой.

Стоун исчез, Хема приняла на себя обязанности матери с полным рабочим днем, двери Миссии распахнулись для пациентов, так что нагрузка на долю Гхоша выпала колоссальная. Матушка наняла Бакелли, чтобы вел утренний амбулаторный прием, когда в Миссию являлось большинство пациентов. Это позволило Гхошу проводить операции, когда выпадала возможность, и заниматься пациентами больницы.

Через шесть недель после кончины сестры Мэри на повозке, запряженной ослом, прибыло надгробие. Хема и Гхош пришли посмотреть, как его будут устанавливать. Каменотес высек на памятнике коптский крест, а под ним буквы, скопировав их с бумажки, которую ему дала матушка.

Тяжело дыша, прибыла матушка. Втроем они молча глядели на странные буквы. Камнерез скромно стоял в сторонке, ожидая похвалы. Матушка сердито вздохнула:

– Пожалуй, с этим уже ничего не поделаешь.

Она кивнула мастеру. Он собрал свои ваги и рогожки и повел осла прочь.

– Я что подумала, – произнесла Хема хриплым голосом. – Надо было написать «Умерла на руках хирурга. Ныне покоится с миром в объятиях Иисуса».

– Хема! – возмутилась матушка. – Не богохульствуй.

– Нет, правда, – продолжала Хема, – ошибки богача покрываются деньгами, ошибки хирурга покрываются землей.

– Сестра Мэри Джозеф Прейз покоится в земле, которую любила, – объявила матушка, надеясь положить конец разговору.

– А уложил ее туда хирург, – не сдавалась Хема, любившая, чтобы последнее слово оставалось за ней.

– Который теперь уехал из страны, – пробормотала матушка.

Оба уставились на монахиню. Матушка сконфузилась.

– Позвонили из британского консульства. Вот почему я опоздала. Если сложить все кусочки, получается, что Стоун прибыл на кенийскую границу, а затем в Найроби, не спрашивайте как. Он в плохом состоянии. Пьян, по-видимому. Этот человек обезумел.

– Но хоть жив? – спросил Гхош.

– Насколько я знаю, цел и невредим. Я только что говорила с мистером Эли Харрисом. Да, я его подключила. У них в Кении большое представительство. Харрис полагает, что Стоун сможет у них работать, если протрезвится. А если не захочет, Харрис переправит его в Америку.

– А как же его книги, вещи? – спросил Гхош. – Куда нам их переслать?

– Полагаю, как только он устроится, то напишет нам насчет этого, – сказала матушка.

Новости рассердили и вместе с тем обрадовали Хему. Значит, Стоун бросил детей и претензий на них заявлять не будет. Хорошо бы ему еще подписать официальный документ на этот счет. А то как-то неспокойно на душе. Все-таки человеку, который сделал себе имя в Миссии, чья любовница похоронена в Миссии и чьи дети воспитываются в Миссии, не так легко будет порвать с Миссией всякую связь.

– Изворот змеи не помешает ей проскользнуть в нору, – сказала Хема.

– Он не змея, – резко возразил Гхош. Она так удивилась, что даже не ответила. – Он мой друг. Давайте не будем забывать, какую важную роль он играл, сколько сделал для Миссии, сколько жизней спас. Он не змея. – Гхош развернулся и зашагал прочь.

Его слова задели Хему. Конечно, она не могла предположить, что он целиком разделит ее чувства… Да ей-то что, в самом деле? Он всегда был сам по себе.

Она со страхом смотрела на удаляющегося Гхоша. Его чувства никогда ее особенно не волновали, но сейчас, у могилы, она вдруг почувствовала себя юной девушкой, которой у колодца впервые повстречался прекрасный незнакомец. Такая встреча бывает раз в жизни – а она сказала не те слова и прогнала его.

С молочной коровой Хема ошиблась, но, как только она сделала первый глоток жирного напитка, пути назад не было, даже если бы Гхош категорически выступил против коровы.

– Ты серьезно, Хема? Нельзя давать коровье молоко новорожденным!

– Кто сказал? – воспротивилась она, правда, убежденности в ее голосе не было.

– Я, – настаивал он. – Кроме того, им и на смеси неплохо. Они останутся на смеси.

После его резких слов на могиле сестры Мэри ее не покидало ужасное предчувствие, что он собирается покинуть Миссию, но в последующие дни он показал себя с лучшей стороны в своих бдениях над Шивой, в уравновешенном, методичном подходе к проблеме. На стену возле двери он прикрепил график, отражавший динамику тревожных симптомов. Хема никогда бы не набралась храбрости констатировать – как он это сделал однажды вечером, – что ночные дежурства можно отменять.