Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна (Cutting for Stone)

Я знал: нечто подобное мне уже нюхать доводилось. Когда? При каких обстоятельствах? Я замер, ломая голову, а человека под руки ввели в приемный покой. А ведь я занимаюсь познанием мира, мелькнула у меня мысль, то есть тем, что мне так нравилось в Гхоше. Я вспомнил, как он завязал себе глаза и проверил мою способность находить Генет по запаху.

Потом доктор Бакелли скажет мне, что у этого человека была «диабетическая кома», одним из симптомов которой и является фруктовый запах. Я отправлюсь в кабинет Гхоша – его старое бунгало – и прочту в учебнике о «кетонах», которые образуются в крови, это заставит меня прочесть про инсулин, потом про поджелудочную железу, диабет… одно звено влекло за собой другое. Наверное, впервые за две недели, что Гхош просидел в тюрьме, я занял свою голову чем-то другим. Я думал, что важные книги Гхоша окажутся непонятными. Но выяснилось, что кирпичами и раствором для медицины служат слова, надо только правильно их уложить. Кое-каких терминов я не понял и тщательно их выписал: посмотрю в медицинском словаре.

Не прошло и двух дней, как все повторилось. На этот раз пахло от пожилой женщины, лежащей на скамейке повозки в окружении родственников. Она тоже задыхалась, а исходящий от нее дух перешибал даже конский пот.

– Диабетический ацидоз, – сообщил я Адаму.

– Вполне возможно, – согласился тот. Анализ мочи показал, что я прав.

Жизнь в Миссии текла своим чередом. Один у нас был доктор или целых четыре, пациенты шли потоком. Случаи попроще – обезвоживание у младенцев, лихорадки, неосложненные роды – обслуживались без проблем. Но никакое хирургическое вмешательство не проводилось. Я торчал возле приемного покоя с Адамом либо сидел в старом бунгало Гхоша над книгами. Время по-прежнему тянулось медленно, моя тревога за Гхоша не заставляла часы двигаться быстрее, но я хотя бы обрел увлечение, которое не давало унывать, вот вроде рисунков Шивы или его танцев. Причем мое занятие было куда серьезнее; оно представлялось мне чем-то вроде средневековой алхимии, что может открыть ворота тюрьмы.

Гхош сидел в камере, Алмаз дежурила у ворот узилища, император сделался очень подозрительным и давал Лулу обнюхать каждый кусочек пищи, предназначенной для его величества, а у меня чрезвычайно обострилось обоняние, пробудился дикарский инстинкт. Этот инстинкт всегда различал множество запахов, но теперь с его помощью я мог находить причину запахов. Затхлая аммиачная вонь печеночной недостаточности и желтые глаза появлялись в сезон дождей; характерный для брюшного тифа запах свежевыпеченного хлеба присутствовал круглый год, в этом случае глаза были тревожные, матово-белые. Абсцесс легкого давал зловонное дыхание; ожоги, инфицированные синегнойной палочкой, пахли виноградом; почечная недостаточность – прокисшей мочой; золотуха – пивом… Перечень был обширен.

Как-то вечером после ужина матушка дремала на диване, Шива увлеченно рисовал что-то за обеденным столом, Хема мерила шагами комнату. Внезапно она остановилась возле моего кресла, в любимом месте Гхоша. Я сидел задрав ноги, рядом громоздились книги. Кажется, она поняла: эту часть пространства я как бы оставил для него. В глаза Хеме бросилась ее книга по гинекологии, будто нарочно открытая на картинке, изображающей громадную кисту бартолиновой железы. Своих занятий я не скрывал. Хема провела рукой по моим волосам, нерешительно тронула за ухо (сейчас схватит за ушную раковину, подумал я, еще одно недавно выученное слово), хлопнула меня по плечу и пошла прочь.

Я ощутил всю тяжесть невысказанных ею слов. Мне хотелось крикнуть ей вслед: «Мам! Ты все поняла не так!» Но она промолчала, и я решил последовать ее примеру. Надо взрослеть и вести себя соответственно: спрятать мертвеца, не раскрывать душу, постараться понять мотивы других людей. Ведь взрослые действуют по отношению к тебе точно так же.

Уверен, Хема полагала, что на страницу, изображающую вульву, меня привел похотливый интерес к женской анатомии. Отчасти так оно и было. Но только отчасти. Может, Хема и не поверила бы, но эти пожелтевшие рисунки пером, эти зернистые фотографии изуродованных болезнью органов давали мне особую надежду. «Акушерство» Келли, «Гинекология» Джеффкоута или какой-нибудь «Указатель дифференциальной диагностики Френча» в моем детском восприятии были чем-то вроде карты Миссии, путеводителя по территориям, где мы родились. Где, как не в таких книгах, где, как не в медицине, искать мне ответы, куда нас может завести наша путаная, трагичная судьба, убившая нашу мать и лишившая нас отца, как мне понять то, что прорвалось наружу, когда солдат похищал мотоцикл (неужели я взаправду хотел убить человека, спрашивал я себя, просыпаясь по ночам), и почему меня так тянет скрыть убийство и вместе с тем рассказать о нем? Может, ответы найдутся в книгах. Но, оказавшись без Гхоша, погрузившись в отчаяние, я обнаружил, что познание добра и зла дает медицина. Я верил в медицину. И только моя вера могла принести Гхошу свободу.