Андрей Ханжин - Рассказы

Уродливая рожа этой жизни проявилась тогда, когда зону усмирили, припёрлись комиссии, строгие мужчины с животами, судилища начались… И на Аркашу труп медички повесили — десять лет добавили. До конца срока им с братом оставалось меньше месяца. Ни брату, ни мне, ни другим, кто всё видел, не поверили. Справедливость умерла. Капитан Козак — муж её — четыре часа у меня подробности выяснял, в деталях, по секундам, в глаза глядел, и я видел, как он с ума сходит… Козак поверил. И когда Аркашу на этап вели, подошёл к нему, перед всеми, и пожал руку… Обещал добиться отмены приговора. Все думали, что капитан рехнулся.

Но всё это позже произошло.

А в тот день…

К восьми вечера, когда кровавый кураж скисать начал, в зону вошли солдаты с собаками, с железными щитами и отрезками электрокабеля вместо дубинок. Позади них двигались какие-то типы в афганских комбезах и, что бросилось в глаза, в кедах. Тогда никто из отсидентов не знал, что в тюремном ведомстве существует собственный спецназ. Масок и шлемов на бойцах не было.

Содаты оцепляли бараки, а спецы врывались внутрь и ебошили всё, что шевелилось. Ебошили до бесчувствия. Затем переходили к следующему корпусу. За ними, уже местные прапора, выволакивали усмирённых в сектор и складировали стонущими кучами. На мечущихся одиночек спускали собак.

К утру всё было закончено.

С августа и до своего освобождения в декабре из карцера я так и не вышел. Вертухаи прижигали окурками наколки на моих пальцах. Им тогда всё позволили. Оттуда, с кичи, меня и выволокли под руки — освобождаться. Передвигаться самостоятельно я практически не мог.

Там-то, на киче, ближе к зиме, когда административный пресс чуть приослаб и в карцере стало спокойней, волгоградский босяк, отзывавшийся на кличку Тепловоз, набил на моём плече череп в гривастом шлеме и "спартанку" на ляжке — участник типа…

Жжёнку, самопальную тушь то бишь, изготавливали так. От кирзового сапога отрезали кусок подошвы, поджигали и собирали копоть на дно тарелки. Затем смешивали сажу с водой и — заточенной тетрадной скрепкой — долбили рисунок под кожу.

Дохрена тогда "спартанок" и "спартанцев" на шкурах появилось. А количество свечей указывало на число тех, кого зек завалил собственноручно. Но это понты фрайерские. Тут проверить невозможно. Я такие эрмитажные канделябры у некотрых пижонов встречал, будто обладатель этой портачки в Воркуте майору Кашкеткину пулемётные ленты подносил, когда тот репрессированных шеренгами разменивал.

Позже вообще выяснилось, что на Северных зонах бунтари эполеты кололи.

Чёрт… Дописал, а девка эта, врачиха, перед глазами зависла, не сморгнуть. Вспомнил, чёрт, чёрт…

И прапора местные радиоволну переключили. Теперь какая-то "современная" шлоебень завывает. И время сообщили: "В российской столице тринадцать ноль-ноль". Скоро вёдра с баландой загрохочут… Баланда навсегда.

Некий чиновный миллионер, совершенно оскотинившийся и покрывшийся гнойными волдырями в Лефортовском изоляторе, с презрением чванил о том, что мол молодежь уже не та… что вот в его времени… куда, господи, мир катится…

Не знаю, какие подвиги это животное совершило в пору своей юности, но под арестом оно оказалось за вымогательство миллионной мзды у такого же романтика.

Одна сука оказалась более ссученной и донесла на своего оппонента, попутно уладив с правоохранителями свои прошлые коммерческие проказы.

Оппонент уселся на нары. Борьба … с коррупцией.

На вид этой камерной жабе было лет семьдесят.

По паспорту — 45.

Вот эта, и ему подобные твари, создали ту атмосферу, в которой молодежь уже не та…

А вот — 22-летний пацан по имени Наиль, которого я встретил на этапе в Ростов. Его забросили в столыпинский вагон в Рязани, а выгрузили в Воронеже. Шел он на воронежскую тюремную больницу — в хирургию.

Рука его напрочь была сломана в плече, с зазором между костями в полтора спичечных коробка. В общем, рука болталась как варежка, но пальцы все же слабо шевелились.

Родом он был из Ульяновска. Между прочим, первый настоящий земляк, встреченный мной за всю отсиженную двадцатку.

Такой татарин натуральный, обжигающий.

Срок его изначально измерялся четырьмя годами общего режима. На этот самый «общий режим» он и попал, в Волгоградскую область…

Первая судимость.

Печальное это место — Волгоградские лагеря.

Как-то очень быстро для первохода Наиль понял, что жить в том козьем удушье, где в лагерную столовую ходят строем под барабан, ему невозможно. Нечем дышать.