Андрей Ханжин - Поэт

Художник ждал освобождения. Все милицейские анкеты были заполнены, вопросы поставлены, ответы получены. «Не числится. Не привлекается». Но тянется всё та же жизнь и маленькое счастье зависит от выбора реальности для своего обитания. Ведь если бы Робинзон Крузо был мухой, он не чувствовал бы своего одиночества на кишащем насекомыми острове. Но как часто случается так, когда человек, такой же с виду одинаковый чувствует себя в переполненном вагоне метрополитена более одиноким, чем английский матрос Робинзон. И если необитаемый остров говорит о том, что где-то есть обжитые людьми края, то человеческий поток на Невском проспекте уже не оставляет никаких надежд. И всё же человеку плохо в клетке. Дрону некуда было идти, но и незачем было оставаться. И вся человеческая жизнь — это вечный выбор занятия. Непрерывная игра, почти бескровная в детстве и чудовищно жестокая по мере взросления и по количеству проигранных партий. И с каждым прожитым днём сокращается выбор возможностей, хотя и кажется, что стал выше и видишь дальше… А на самом деле, всего лишь отчётливее прорисовывается окончание пути.

Божьего человека Кактуса отпустили на три дня раньше художника. Никому он был не интересен, да и задержали его лишь потому, что в город заезжали несколько земных пупов, друзей местного пупа, и северную столицу решили подмести и облагородить. Вместе с пивными бутылками и конфетными обёртками, смели и Кактуса. Теперь же господа разъехались и Кактус вернулся на свой чердак… Хотя, нет. В последнюю ночь он поведал Дрону о том, что есть у него на примете дом, где можно будет перезимовать. Под словом «дом», естественно, подразумевалась лестничная клетка с лояльными жильцами. Якобы Кактусу передали это жилице по наследству, переехавшие в Москву бомжи. Где-то в районе Волковского кладбища… Условие — уборка подъезда. Кажется, кактус начал строить жизненные планы.

Утром, когда дежурный уже прокричал кактусову фамилию, он подарил Дрону собственноручно сшитую чёрную пиратскую повязку и пообещал явиться за ним в четверг. Да, к четвергу художнику должны были подготовить все справки, по которым неполноценные люди могли встать на полноценный гражданский учёт. Оказаться то ли болтом, то ли гайкой, то ли резьбой в железной конструкции устаревшей модели государства.

— И куда теперь? — поинтересовался полковник Сова.

— Не знаю. — ответил художник.

На улице его встретили тщедушное северное солнце и улыбающаяся рожа чуть пьяненького Кактуса. Косые тени просвечивались насквозь.

Дом, похоронным кораблём, торчал углом на Волковом погосте. В какие окна ни глядели бы жильцы этого мрачного дома, повсюду их взор находил лишь полуразрушенные склепы, надгробные скульптуры, провалившиеся могилы и почерневшие кресты. Хоронили здесь мало и кладбище не разрасталось почти, но и прежние мертвецы сделали его огромным. Старую и новую территории прорезали трамвайные пути. И когда в глухой тишине этого Аида громыхал редкий трамвай, вороны срывались с ветвей крича и две кладбищенские собаки гнались за вагоном. Затем всё стихало. Вороны возвращались сторожить кости усопших, а собаки растягивались на бледных пятаках последних солнечных лучей.

Сквозь пролом в стене бродяга привёл художника на старую половину могильника. По дороге он объяснил Дрону, что дом его принял, что люди добродушные, в основном пенсионеры и тихие пьяницы, поэтому он уже оборудовал себе уголок на предчердачной площадке. Зиму должен пережить. Но сейчас они направлялись не туда. Кактус, как он только запомнил! решил накормить художника настоящей солянкой, которую тот любил. Метрах в тридцати от стены стоял полуразрушенный фамильный склеп. Чья фамилия покоилась в нём установить было уже не возможно. Бронзовые буквы были сколоты нищими и снесены в пункт приёма металла. Кактус быстро разложил костёр, вонзил по бокам две железные рогатки и набросил на них стальной поперечный прут. Пока Дрон озирался по сторонам, где взор терялся в деревьях, сросшихся с крестами, бродяжка заполз в склеп и выволок оттуда поварской бачок с проволокой вместо ручки, сковородочку и целлофановый пакет, видимо, с необходимыми для солянки продуктами.

— Берегу кастрюлю! — похлопал он по бачку. — Алюминий! В приёмке сто двадцать рублей за неё дадут! — Для Кактуса это было явным искушением и он гордился собой, что смог перед ним устоять.

— Давай я тебе помогу, что ли. — вызвался Дрон.

— Не надо, не надо! — захлопотал Кактус. — Это дело такое… Пищу готовить, как женщину любить — одному сподручнее.