Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

Я долгое время молчал, затем спросил его:

— Так почему же ты этого не сделал?

— Потому что вместо этого пришел сюда, — ответил он.

— Почему?

— Потому что я решил, что хочу жить.

И он улыбнулся. Я тогда подумал, что ни у кого в мире нет такой потрясающей улыбки, как у него. Иногда я теряюсь и не могу понять, что реально, а что — нет. Но в тот момент я понял, что Рафаэль — самый реальный человек, которого я когда-либо знал.

Я сидел и думал о тех вещах, о которых мы с Рафаэлем говорили, и вдруг понял, что он закончил рассказывать свою историю. В комнате стояла тишина. Наверное, это дань уважения. Мир нещадно нас всех потрепал, и мы говорили об этом — ну ладно, сам я не говорил, но Рафаэль-то с другими говорили — и, черт, это стоило уважения. Поэтому мы все молчали.

Иногда Адам задает вопросы до того, как на рассказанную историю откликнется кто-то из группы, иногда ждет. Сегодня он ждать не стал.

— Давай вернемся немного назад, — сказал он. — Ты почти ничего не рассказал о своей женитьбе. Сколько лет, ты сказал, вы были женаты?

— Почти пятнадцать.

— Это долгий срок.

— Да, — выдохнул Рафаэль, и по его щекам снова потекли слезы. — Я причинил ей боль. Не могу об этом говорить. Не могу, — сказал он и зарыдал.

Это было невыносимо. Я хотел, чтобы все это закончилось, хотел чтобы Адам наконец дал отбой. Мне было так плохо, что я не в состоянии был слушать что-то еще. И я знал, что скоро отключусь. Адам называет это абстрагированием. Мне насрать, как это называется, когда я не могу оставаться тут , когда мне нужно от всего отрешиться, и я знаю, как это сделать. Тем и хорошо забытье. Тем и хорошо абстрагирование. Они помогают мне выжить. Так что в этом плохого?

Но, может быть, жить — не значит выживать ?

После группового занятия я пошел бродить по округе, наплевав на то, что должен был присутствовать на другом занятии. Мне хотелось побыть одному и подышать воздухом. Можете называть это замыканием в себе, мне все равно — порой мне необходимо побыть какое-то время наедине с собой.

Было довольно странно бродить трезвым. До приезда сюда каждый мой поход на улицу проходил за компанию с бурбоном. А сейчас у меня с собой был только я сам. И мне это начинало нравиться. Так я мог думать. И не плакать. От слез все равно легче не становилось.

Так что я просто гулял. Один. Наверное, одиночество — тоже своего рода зависимость. Кругом только деревья и кусты — красота. Немного побродив, я решил войти в лабиринт. У нас тут есть лабиринт, который призван успокаивать, если войдешь в него и сядешь посередине. Мне он нравится, я вижу в нем смысл. Вот в дыхательной гимнастике я его не вижу, в отличие от всех остальных.

Это Адам предложил мне ходить в лабиринт. Сказал, что нужно направляться к его центру с каким-то намерением, думая о чем-то определенном.

Я думал о Рафаэле — теперь я знал гораздо больше о его монстре. Затем начал думать о своем собственном монстре. Рафаэль всю свою жизнь читает монстру истории. Он читает их для того, чтобы тот его не поглотил. Может быть, я делаю то же самое?

Я вошел в лабиринт, сосредоточившись мыслями на своем монстре.

Что нужно этому монстру?

Что мне дать ему, чтобы он оставил меня в покое?

Я уставился на дату в своем календаре. 2 февраля.

Посчитал, сколько дней я здесь нахожусь. Здесь — в месте, которое должно меня излечить. Мне все еще хочется выпить.

Ладно, может быть, я действительно алкоголик.

Ведь если бы я не был алкоголиком, то мне бы не хотелось так пить. Ну да, мне всего восемнадцать, может я еще даже школу не закончил. Только штука в том, что «зависимости» не зависят от возраста и школы. Может быть, Адам и прав.

Я тут уже тридцать три дня. Какой бы моя жизнь не была раньше, теперь у меня есть только это место. Только кабинка номер девять.

Да и что такое прошлое? Для чего оно? Что оно значит?

— Знаешь, — вдруг сказал Рафаэль, — у моей тети перед смертью была болезнь Альцгеймера.

Я словно нечаянно подслушал разговор, который он вел сам с собой.

— Она хоть что-нибудь помнила?

— Нет, Зак, ей было шестьдесят четыре года, и она даже не помнила о том, что все еще живет.

— Это очень печально.

— Да, очень печально. Она как будто уже была мертва.

— Понимаю. Но, может быть, это нормально — начинать все забывать перед смертью?

— Ты планируешь вскоре умереть, Зак?

Я прекрасно понял, что он хотел этим сказать.

Может быть, я и правда был похож на его тетю? Мертвый, но все еще живой.