StEll Ir - Ночной Полёт. Огнеплавкая лель

Как ж..жи так, ещё думалось, он и видим и нет… Что-то нужно ему у людей… Вышел лес… позади… Всё оставил, взглянул – есть ведь всё… А ан нет… У ийё по запазухой ножичек – может ночи точить, а ведь может составить то самое, что ага – из завета в завет… Он внимательно видел людей – кто вы есть?.. Я ведь снова пришёл – где мой лес?.. Где мой неба край и край звёзд?.. Средь бескрайних песков я рождён был песчинкою малою… Обнаружь…

А не просто текла и вода… Останавливалась… Замирала на миг… Словно сердце раз каждый в раздумии – дальше быть?.. Он запомнил ответ… Когда-то давно… Очень крепко запомнил… Крепко так, что потом так же крепко запамятовал… Воды жизни оставил пескам… Теперь здесь, очень рядом с тобой – обернись!!! Видишь ты как стоит, наблюдает и думает…

Он ждал счастья пригожего и в ожидании вечности рассуждал – стены Поднебесной Империи разве видели как прокрался сквозь них ручеёк?.. В день затмения как от неба происхождением начал путь… Светел путь… Неплутайка на нём и вся жизнь… А он очень любил обходить камни севером, оттого и восхода поток часто виделся в нём… А он уж как мог… Вынь тайка…

Кромешного сызрана волоколамск – видишь, ток?.. Кто увидел, тот тоже огонь… У него слёзы светлые, а смех из искр и небесного пламени… Как-то раз раздобыл себе лук… Лук, колчан, стрела острые… Ведь охотник и сталь теперь жить!.. Вышел сам о себя как иззюбр… Поле чистое, лёд гол, ток нов… Натянул тетиву небу невдомёк на святой перемысл: как же так?.. Все всмотрелись в него как в сам горизонт – так внимательно… Но не видели, но не видели, не видели ничего – его не было словно для них… Он же ту тетиву натянул на совсем изгиб… На совсем уж любви преиспятие… Осмотрелся по сторонам света – север везде?.. И тогда уж сорвал… Осторожно казалось, но напрочь ведь… С..себя о тот лук… Если будет возможность – будь памятью… И полети к родному дому… Отсюда к родному дому…

P.S. Быть птицей – на всех годится… Как пролетал он над многими летами, как видел и видел и видел людей… Люди – разные… Цветные, как камушки, цветные, как стёклышки, цветные, как неогороженный ток… Опустился у нас в рукаве и застрял… Теперь где?.. Пошукай, оно станется… Ведь недалеко, ведь на каждого, ведь на выверек… А вот в кого – обернись?..

- Одного не пойму, долбоёб! – спросил сам себя Колобок – румяный бок. – На хуя ты от бабушки и от дедушки ушёл? Там тебя любили и нежили собирая из последних своих постромков, а тут… Эх, сожрут здесь тебя!…

Но не в привычку печалиться завалил на всё хуй и дале попёр. «Пиздец – рабы не мы!», думал в боевом походе своём Колобок, «Основная масса участвующих в процессе попросту околачивает хуем груши и считает это своим основным жизненым поприщем с претензией на даже смысл жизни. Лишь совсем небольшая часть действительно стремится и что-то хоть делает. И такая же совсем небольшая часть действительно стремается и мешает делать хоть что-то тем, кто хоть что-то делает. Обе практически незаметные части действительного противодействия традиционно слывут тунеядцами, бездельниками и почётом пользуются редко. Но занимать очередь – смысл, тошнить всем своим существованием – смысл, тереться глазами о грязь и гной денежных знаков – смысл; и изготавливать, изготавливать, изготавливать, склеивать усердно гнилые щепочки одна до одной на один на всех гроб. Сид Вишес умер у тебя на глазах? Хуй тебе, а не золото партии! Это просто в очередной раз сдохла не выдержавшая твоего существования твоя совесть. Пиздуй, небо крепкое!». В таких философских вот изысках и застал его Чудо-Медведь. Богатырь и так далее.

- Колобок-Колобок! – говорит. – Я тебя съем!

- А значок мой пионерский в сраке не застрянет, обезьяна из жопаю? – уточнил Колобок – он не любил медведей уже.

Медведь присел и задумался: «Что это за страна? Что же это такая за непонятная страна, в которой даже такие малыши знают Военную Тайну и так крепко держат свое твердое слово?». И нихуя хорошего ему не представилось.

- Я ушёл от дедушки, - сказал Колобок. – И дедушку моего положило в бою. И с тех пор для меня вы все – покойники. Я редко встречаю на дорогах своих живых существ, но ещё реже оставляю живых существ позади себя. Вот и подумай, лапауханькай, как это может быть пака. И вот ещё. Ты не знаешь – его, дедушку моего, не медведь часом заломал?

- Нет, - уверенно сказал медведь. – Не медведь!

И отпустил Колобка уголком злым сознания – уж не мерещился больше никогда и совсем. Дальше ушёл Колобок. Икстлан – тропинка неторена… «Раскавыряй, партизан, рельсы прочные передо мной», думал дальше себе Колобок, «Засунь под неохраняемое уже ведь никем полотно тротиллу ужасную. Дай мне повод рассвирепеть, как машинисту запасного бронепоезда пизданувшего, наконец, в Светлое Будущее! Ёбаный ты, бывший стрелочник, я ж узнал ж же тебя! Ты ж не струсил ни раз пуская мои бесчисленные составы под откос, под отвес, под смех свинцового всплеска разрываемых небес. Ну, засранец, а исчо разок! Похуйка? Я убрал трал-платформу и снял охрану с кругом. Я теперь один на один с тобой и твой партизанский отряд. Икак? Подорвал? Сообщай теперь в свой отряд политграмоту. Получилось всё! У обои́х. Ты подорвал. А мне стало похуй и я ушёл не под откос. А в небо. И со мною нелёгкий мой эшелон осиротевшего ленинградского детства, да закатной негодной вам старости. Всем!!! У-ур-У-у-у-ур-ла-га! Всем пиздец! Кх-м…»