Ёсиюки Дзюнноскэ - До заката

Ёсиюки Дзюнноскэ (1924–1994) — известный писатель, которого критика причисляет к японским литераторам так называемой «третьей волны».

«Вторая волна», ярче всего представленная именами Мисима Юкио и Абэ Кобо, как считается, несла на себе все психологические последствия войны. В противовес этим известным романистам, Ёсиюки Дзюнноскэ, Эндо Сюсаку, Ясуока Сётаро и некоторые другие образовали новое писательское направление, для представителей которого была равно неприемлема как идеология, так и «антиидеология», им был чужд густой «кафкианский аллегоризм», свойственный «второй волне». Они отказывались видеть разницу между яростной довоенной идеологией тоталитаризма и столь же яростными послевоенными призывами молодых либералов. Они, как говорил Эндо Сюсаку, были «рассказчиками, а не проповедниками».

Ёсиюки Дзюнноскэ вырос в семье известного писателя и поэта Ёсиюки Кэйскэ. Как и его отец, Дзюнноскэ славился своими амурными похождениями, и после его смерти три женщины опубликовали мемуары о нём — его жена и две его любовницы. Он был заядлым игроком, завсегдатаем баров и заведений сомнительного толка, и все его произведения, включая и этот, один из последних его романов, воспроизводят одну и ту же тему, исследуя её с разных сторон, — это частная жизнь, отрешённая от чего-либо социального, эротизм и чувственность, отрешённые от чувства, эрос и танатос в их японском преломлении: всегда бытовом и никогда — возвышенно поэтическом.

Японцы часто говорят, что любовники любят лицом к лицу, глядя друг на друга, а супруги — плечом к плечу, то есть, вместе глядя на что-то ещё: на работу, дом, совместные увлечения, будущее семьи. Эти две метафоры отношений между мужчиной и женщиной часто реализуются и в современной японской литературе. Первая метафора обычно подразумевает любовь асоциальную, лишённую каких-либо меркантильных соображений, часто даже неудобную, порождающую между любовниками своего рода антагонизм; вторая — нечто совершенно иное — нерассуждающее, почти безличное доверие, на основе которого, как считается, «работает» и должна «работать» японская семья.

В романе «До заката» история отношений молодой девушки Сугико, оберегающей свою девственность, и опытного женатого мужчины Саса колеблется между этими двумя типами отношений. Сугико считает, что «для одинокой девушки девственность — это способ устроить себе жизнь, что-то, заменяющее талант». Заботясь о своём будущем замужестве, она собирается не иначе как с выгодой распорядиться своей девственностью и отказывает Саса в «последних» ласках, но в то же время она хочет понять смысл близости, — правда, так, чтобы ей за это не пришлось платить слишком рано и слишком дорого.

Для Саса связь с Сугико небезопасна — стоит её родителям узнать правду, и его брак может рухнуть, да и неудобна — он привык к услугам профессионалок, и отказ девушки расстаться с девственностью нередко раздражает его. В то же время Сугико для него намного интереснее всех других женщин — и не потому, что его привлекает её неопытность или невинность. Дело в том, что с ней он — и не любовник, и не муж; их связь, поскольку она не укладывается в регламентированные рамки отношений между любовниками или супругами, предоставляет им обоим возможность непосредственного диалога — вне ролей, вне чувств, вне социума.

До заката им осталось совсем немного. Его ждёт старость, её — замужество и супруг, с которым она будет жить плечом к плечу, никогда не заглядывая ему в глаза. И только сейчас, до того, как зайдёт закатное солнце, в это «сумеречное» время своей жизни они могут узнать что-то о себе, о жизни и о любви.

Роман «До заката» был экранизирован вскоре после выхода — в 1980 г., и сразу же появилась популярная песня с одноимённым названием. Роман стал известен настолько, что выражение «до заката» стало расхожим и даже было использовано в названии одного из заведений низкого пошиба на Гиндзе, в излюбленном токийском районе писателя. Слово «закатная» стало теперь означать девиц с неустойчивой моралью, ищущих связи с богатыми женатыми мужчинами.

Роман написан в характерном стиле писателя — безыскусным, на первый взгляд, разговорным языком, в котором, однако, сразу же чувствуется некоторая отчуждённость и холодность, и одновременно притягательность. В этом минимализме, отказе от обычных беллетристических ходов можно, вероятно, усмотреть дендизм Дзюнноскэ, а можно увидеть стремление писателя найти в «сумерках» обыденного языка завсегдатаев баров и публичных домов какие-то иные слова и смыслы — нечто такое, что сразу улетучивается и исчезает при ярком свете «высоких» литературных жанров и идеологий.