Джерри Стал - Вечная полночь

— Это Джэми, — нежно произнесла она, не глядя на меня. Ее глаза неотрывно смотрели на помятый снимок. — Ему два с половиной. Но я знаю, он меня помнит. В смысле, мы разговариваем по телефону по воскресеньям. Точнее, иногда по воскресеньям… Понимаешь, если я могу позвонить ему.

Мне в голову не приходило, что предпринять в такой ситуации, и я решил ее обнять. Она прижалась лицом к моей груди, но продолжала держать фотографию перед собой, легонько касаясь ее пальцем, нежно поглаживая лицо давно потерянного малыша. Мне показалось это странным, мысль о ребенке. Я не мог вообразить такого рода присутствия в своей жизни: непонятное маленькое создание, способное завладеть всеми твоими мыслями, если ты не с ним. Больно было наблюдать. Спустя три минуты после кувыркания на раздавленных панцирях омаров и таких визгов, что люстра тряслась, потерявшуюся девушку рядом со мной мучила печаль, такая глубокая, что тихо текли слезы.

Она содрогалась рядом со мной, обхватив руками согнутые колени, сжимая пальцами моментальный снимок своего Джэми, и я чувствовал озноб, не могу даже передать это ощущение. Я никоим образом не мог знать, что меня ждет. Вероятно, догадывался. Поскольку истина маячила передо мной сразу за шторой, отделяющей нас от какого-то конкретного завтра. Просто надо дождаться, когда я стану отцом.

Как только эта киска с Миссисипи расплакалась у меня под боком, у меня забрезжила догадка, что я элементарно не имею представления о боли. И, хочу того или нет, оно обязательно у меня появится.

Полет обратно: я слишком слаб и не способен на большее, чем сконцентрироваться на том, чтобы не свалиться между сиденьями. Синька и наркотики сделали свое дело. В свободное от промывки баянов время я не особо убивался по алкоголю. Но мисс Миссисипи ценила «Jack Daniel’s». Должно быть, на один мой стакан приходилось ее пять, но в сочетании со всем прочим этого мне хватало, чтобы еле держаться на ногах. Последнюю неделю я просто запирал Салли в номере. Она притаскивала телек в ванную и большую часть времени смотрела мыльные оперы, погрузившись в пену. Я нормально переношу одиночество, но ее предложение мне понравилось: «Ты работай, малыш. Просто приходи сюда и вставляй мне между страницами».

Ладно, писать — занятие утомительное. Особенно мурыжить диалог для «Альфа»! После дня такой работы — промолчу про вечерние посиделки у кинозвездного садиста — нормальному парню требуется как-то развеяться. Кокс у меня закончился, но моя временная сожительница, пышущая румянцем и детским жирком, притащила новый в комплекте с Кустиком Beaucoup Cajun, как она называла этот продукт. Настолько убийственная трава, что меня зацепило как следует. А это при моем постоянном пыханье означало нехилое качество.

То ли из-за ужаса, скопившегося от наблюдений, как Мики играется с Билли/Зиком, словно дитя, отрывающее крылья у мухи, то ли от невысказанного осознания, что снова придется преодолеть солидное расстояние и вернуться в Лос-Анджелес, я, щеголяя в своих отельных шлепках-щекотках, постарался зайти как можно дальше. Где-то посередине между Мики Рурком и Альфом я нуждался в связующем звене. И что может быть лучше, чем привязывать розовенькую юную мамашку из Тапело к кровати и кормить ее лангустами?

Моя жизнь, теоретически, складывалась прекрасно: вот я, начинающий высокооплачиваемый автор, вот Сандра, перспективная молодая исполнительная менеджерша. И конечно же мы откладываем деньги! Мы присматриваем дом! Мы уезжаем на выходные! Мы едим в ресторанах по восемь вечеров в неделю!

Брак, как и мое пристрастие, представлялся временным предприятием. Даже при том, что я понимал — чем дольше я употребляю, тем тяжелее слезть. Жизнь можно прожить, как временное предприятие. Жизнь и есть временное предприятие! Но чем дольше ты не привносишь изменений, тем туманнее вероятность, что они произойдут. По прошествии определенного времени мысль о другой жизни представляется все более мутной.

Я полагаю, и скорее выпью собачьей мочи, чем скажу вслух, что подсел я не на мексиканский героин, а на комфорт. Комфортность. Отличность всего. Стильная крыша у меня над головой. Допустим, я заколачивал деньги, но зато Сандра отслеживала бумажную работу. От меня требовалось всего-навсего существовать. Более-менее. Жестокая правда: кое-кто чувствует себя в наибольшей степени дома только на зоне. Они совершают преступления лишь бы остаться там. Потому что, как бы плохо там ни было, у них, как минимум, есть известный источник страданий. Они знают, кто и в чем виноват. Точно так же, когда меня в бурной юности заслали в мерзкую католическую школу-интернат, и там я бесился по поводу гондонов, заправляющих лавочкой, которые так меня подавляли. Почему бы не обвинить их в моем убожестве?