William Burroughs - Джанки. Исповедь неисправимого наркомана

Безликий средних лет чиновник заявил мне, что он – глава новоорлеанского ведомства. Не хочу ли я дать показания?

– Да, – отвечаю. – Только вы сами всё напишете, а с меня подпись.

Его лицо было не то чтобы бессмысленным или невыразительным. Оно просто отсутствовало. Единственная деталь этой физиономии, которую я в состоянии вспомнить – это очки… вызвал стенографистку и приготовился диктовать. Развернувшись к «трубке», взгромоздившемуся на стол, поинтересовался, хочет ли он вставить в показания какие-нибудь особые поправки. «Трубка» отмахнулся:

– Ой, нет, это целая история.

Верховный чинуша, казалось, задумался:

– Подождите минуту, – говорит.

Прошел вместе с «трубкой» в другую комнату. Вернувшись через несколько минут чинуша приступил к «своим» показаниям. В них говорилось о том, что в моем доме хранились марихуана и героин. Спросил, как ко мне попадал героин. Я сказал, что покупал на углу Биржи и Канала у анонимного уличного барыги.

– И что вы делали потом?

– Ехал домой.

– На своей машине?

Я уловил, к чему он клонит, но сил сказать: «Я передумал, никаких показаний», – не было. Кроме того, меня пугала перспектива провести с ломкой ещё один день в участке. В общем, я сказал «да».

В итоге, я подписал отдельное заявление о том, что это была моя инициатива – признать себя виновным только в Федеральном суде. Меня привезли обратно во Второй участок. Агенты заверили, что обвинение будет предъявлено сразу поутру, первым делом.

– Дней через пять тебе станет лучше, – сказал Коул. – Хреновое самочувствие снимает либо укол, либо время.

Я, естественно, сам знал это. Никто неспособен выдержать ломку без того, чтобы не ширнуться, если ты не в тюрьме или ещё как-нибудь не отрезан от джанка. Остановиться практически невозможно, потому что ломка длится пять-восемь дней. Двенадцать часов можно вынести легко, сутки – весьма вероятно, но от пяти до восьми дней – это уж слишком.

Я лежал на узкой деревянной скамье, вертясь с бока на бок. Мое тело ныло, дергалось, распухало, – замороженная джанком плоть в оттепельной агонии. Перевернулся на живот, одна нога свесилась вниз. Я дернулся вперед и закругленный край скамьи, гладко отшлифованный трением одежды, скользнул вдоль промежности. От этого соприкосновения кровь внезапно прихлынула к гениталиям. В глазах зарябило и засверкало разноцветными огоньками, ноги свело в судороге – оргазм висельника, когда ломаются шейные позвонки.

Надзиратель отпер дверь камеры:

– Ли, тебя адвокат пришёл навестить.

Защитник бегло оглядел меня, прежде чем представиться. Его рекомендовали моей жене, я-то с ним раньше никогда не встречался. Вертухай проводил нас в большую комнату над камерным блоком, где стояли лавки.

– Я вижу, вы сейчас не в том состоянии, чтобы говорить, – начал адвокат, – так что детали уточним позже. Вы уже подписали что-нибудь?

Я рассказал ему о заявлении.

– Это всё из-за машины затеяно, – проговорил он. – Вас будут судить в штате. Я говорил с прокурором Федерального округа час тому назад. Спросил, собирается ли он взять это дело. Тот ответил, что ни в коем случае, задержание было незаконным и они ни при каких условиях не будут этим заниматься. Думаю, что вас удастся вытащить в клинику на укол, – добавил он после небольшой паузы. – Здешний начальник сейчас один из моих лучших друзей. Я спущусь вниз и переговорю с ним.

Вертухай отвел меня обратно в камеру. Прошло всего ничего и дверь снова открылась, вошел легавый и спросил:

– Ли, хотите прокатиться в клинику?

Очень глупый вопрос.

Два фараона привезли меня в фургоне в благотворительную клинику. Сестра в регистратуре возжелала узнать, что со мной случилось.

– Нужна срочная помощь, – сказал фараон. – Сорвался с высоты.

Другой куда-то отошел и вернулся с упитанным молодым доктором, рыжеватым, очки в золотой оправе. Он задал несколько вопросов и поглазел на мои руки. Подошел ещё один врач – длинный нос, волосатые руки, и тоже решил внести благотворительную пиздобольную лепту.

– В конечном счёте, доктор, – заметил он своему коллеге, – это вопрос нравственности. Человек должен думать, прежде чем пробовать наркотики.

– Да, это разумеется вопрос нравственности, но и в тоже время, вопрос физиологии. Этот человек болен.

Молодой врач повернулся к сестре и назначил сделать мне пол-грана морфия.

На обратной дороге в участок фургон так трясло, что я чувствовал, как морфий утрамбовывается в теле, охватывая каждую клетку. В желудке всё пришло в движение и заурчало. Когда сильно ломает и ты, наконец, вмазываешься, желудок сразу начинает работать на полную мощность. Мои мускулы обрели нормальную силу, одновременно хотелось и есть, и спать.