Хантер Томпсон - Проклятие Гавайев

Правил нет. Делай, что сказано, вне зависимости от того, насколько безумно это звучит. Даже если капитан заперся в сортире в трюме в девять утра с литром виски, забив на то, что лодку водит кругами 45 минут, а матрос завалился в кресло для ужения с закатившимися глазами, похожими на инкрустации белого мрамора.

Даже тогда не рискуй что-либо спрашивать. Эти люди – профессионалы, шкиперы, капитаны с лицензиями, и они воспринимают себя со всей серьезностью. Слова вроде «мачо» и «фашист» принимают совершенно иное значение, когда земля теряется из виду. Ничто так быстро не превращает человека в нациста, как выход в открытое море с кучкой невежественных незнакомцев, и неважно, сколько они платят. Это почти правило моря, считают чартерные капитаны, что «клиент» запаникуют и все испоганит при первом признаке беды, посему они разыгрывают карту по-своему; если несколько твоих клиентов попадали за борт, выбить страховку будет непросто.

– Ни один из вас, хамы, не нашел бы работу в Карибском бассейне, – заявил я однажды вечером в «Хагго» сидевшим за стойкой профессиональным рыбакам. – Вы бы и во Флориде с голоду померли.

Реакция последовала зловещая. Настроение за столом безнадежно испортилось, и Эккерман попросил счет. Набежало около $55, и Эккерман быстро расплатился кредиткой, когда народ сбегался, чтобы поглазеть на мордобой.

– Пора смываться отсюда, – сказал я, когда мы отъезжали со стоянки. – Мне уже отказывает чувство юмора.

– Им тоже, – ответил он.

Движение на Алии-Драйв было «бампер-к-бамперу». В пробке копошилась толпа головорезов, топтавшая мотоциклиста, потерявшего управление и пробороздившего стаю серферов. Сорок-пятьдесят человек, ополоумевших от марихуаны.

Я развернулся на 180 и нацелился на гостиницу, избегая царившего безумия. Чуть позже, стоя на балконе отеля, мы услышали хорошо знакомое завывание полицейских сирен.

Эккерман открыл новую бутылку скотча, и мы сели насладиться закатом. Был отлив, никакого прибоя, и рукопашная на шоссе сгребла отбросы с пляжа. Я почувствовал, что настал час расслабиться и подумать о море.

Эккерман смолил без передыху. Лицо потускнело, что затруднило беседу.

– Что ж, – сказал он в итоге, – пошли к вулкану. Там они нас не найдут.

Он рассмеялся и неожиданно встал.

– Вот именно, – добавил он, – мы рванем на гору. Возможно даже, по Пиздатой Дороге.

– По Пиздатой Дороге?

– Ага. Тебе понравится. Можем пойти на рекорд – час семнадцать минут из Хило в Ваймеа.

– Далеко это?

– Восемьдесят-пять километров на предельной скорости.

"Сомневаешься – сверли дырку"

Харлей Дэвидсон

Мы слишком быстро мчались в Хило, съехав со склона под дождем и совсем чуток недобрав до 160 км/ч. Спидометр показал 250, но я не был настроен на необоснованный риск, поэтому перешел на вторую скорость.

Эккерман что-то прокричал мне, когда жестяной почтовой ящик летел прямо на нас. Я успел проскочить и вновь дал по газам, выйдя из виража. Мы подпрыгнули, как на батуте, и понеслись дальше.

До этого я Феррари не водил, и у меня ушло время, чтобы наблатыкаться, но вот я уже расслабился, хотел немного помастурбировать махиной, откинуться назад и потарабанить ее (мне казалось, что любая машина за $60 тысяч изготовлена с некой особенной целью – и до сих я никак не прорюхаю, для чего была сделана та; чего именно она сама хотела).

Цифры на спидометре какое-то время дурили меня, что Феррари 308 предназначалась для быстрой езды. Но тут я ошибался. Многие машины гоняют, и большую их часть я водил сам – но никогда мне не доводилось управлять транспортным средством, которое я бы осмелился протащить змейками вниз по склону на 160 км/ч под дождем, по двухполосной бетонной магистрали, с трех километров над уровнем моря до нуля меньше чем за 10 минут.

Перепады на 160 км/ч всякий раз настолько резки и быстры, что порождают жуткое ощущение свободного падения. Как будто паришь или летишь со скалы. Посторонний шум сходит на нет, и глаза вырастают до невероятных размеров, фокусируя остро-остро.

Мы уже побили рекорд – или так только казалось – но уверенности во мне не было, а Эккерман до того закостенел на пассажирском сиденье, что перестал следить за секундомером. Больше часа он только и делал, что вопил мне цифры каждые десять-пятнадцать секунд, но тут вдруг занервничал. Глаза озарились безумием, а руки вцепились в приборную панель. Уверенность улетучивалась. Все, чего нам сейчас хотелось – это результата наших усилий, но об этом речь уже не шла. Мы уже не рубили фишку, когда оказались на вершине холма, в тени тюрьмы Хило, чудом выжив и не дожав до рекорда каких-то двух минут.