Хантер Томпсон - Проклятие Гавайев

Я согласился, что тогда, конечно, лучше раз и навсегда расплатиться с мистером Химом, но мои золотовалютные запасы поисчерпались. Я дал ему две тысячи авансом, остаток был за Ральфом.

– Вот здорово, – обрадовался Эккерман, – теперь мы оба попали. Единственная наша надежда – это урожай. Нужно всего-то собрать все в мусорные мешки и доставить в аэропорт.

– Почему бы и нет, – согласился я.

Смысла в этом я не видел, но настроение мое портилось, а невеста отбыла в Китай на несколько недель, бросив меня в не самой благоприятной ситуации. Я расслаблялся на крыше у Эккермана с термосом маргарит те несколько часов, пока он инспектировал состояние всходов. Наконец, он вернулся с продуманным планом. Он говорил более, чем о двухстах тысяч долларов. Скорее, даже о миллионе.

Нам предстояло собрать добро в мешки и отправить почтой в отделение аграрного Техаса, где один тип, как-то меня наколовший, держал заброшенное ранчо. Такой объем, рассудил я, либо привлечет колоссальное внимание, либо вообще никакого. При последнем раскладе мы живем.

Если объявимся там недельки через две и обнаружим людей, тусующихся за телефонными столбами, на почтамт не пойдем. Но если все будет чисто, мы разбогатеем. Я знал людей в Хьюстоне, они отогнули бы сотню тысяч, чтобы только дунуть. Многие всю жизнь ждут шанса сделать что-нибудь в этом духе:

– Салют! Это ДеЛорейн, я – новый фронтмен "Трипл Сикс". Мне там почта не пришла?

За следующие секунды люди часто расплачиваются: нервные окончания напряжены до предела, а жизнь висит на волоске. Что бы дальше не произошло, это будет всерьез. Ни в Вегасе, ни даже в наркотиках нет ничего такого, что хотя бы шло в сравнение с ЭТИМ кайфом. Для того, кто подписался набить гавайской марихуаной сотню ящиков из-под пива, из техасского почтамта ведут лишь две дороги. Либо тебя подкараулят чекисты и уведут в цепях, а то и попросту прикончат в уличной разборке. Либо ты покупаешь марки или разглядываешь фото "Осторожно, разыскиваются", пока наемные грузчики таскают коробки в грузовик под зорким оком почтмейстера.

Эккерман изъявил готовность пойти на такой риск, посему мы скатились с горы до отеля "Король Камехамеха", где и поселились. Ральф позаботился обо всем, что касалось ухода за собакой, но нигде не упомянул ее опекунов, вследствие чего регистратор разнервничался, когда я сказал, что мы селимся в ральфовский люкс до разрешения вопроса. Предварительно я побеседовал с гостиничным доктором, который покаялся, что поддал, когда составлял заявление о врачебной ответственности, и теперь об этом сожалел.

– Это не просто пизданутая псина, – сознался он мне. – Это своего рода чау-чау-выродок. Когда я взвесил его сегодня, он весил на 2,5 кило больше, чем вчера. Тело растет, как гриб, соразмерно полному истощению центральной нервной системы.

– Не волнуйся, – сказал я, – я растил его с щенячьего возраста. Это был мой рождественский подарок дочери мистера Стедмана.

– Боже правый! – пробормотал он. – Что же тогда она вам преподнесла?

– Руперт бесценен, – ответил я. – С этого пса начнется целая порода, когда мы доставим его в Англию.

– Ужасная затея, – сказал врач. – Если бы у меня была подобная собака, я бы ее усыпил.

– Такое решение вне нашей компетенции. Мистер Стедман оставил инструкции. Наше дело их выполнять.

Доктор согласился. Равно как и регистратор, от которого, тем не менее, ускользнули кое-какие детали.

– Кто-то должен вот тут подписать, – заявил он, – и собака этого сделать не может.

Он обратил взор на счет, который держал в руках.

– Кто такой Руперт? – спросил он. – Это единственная подпись, которую я могу распознать.

А, действительно, кто он, подумал я и уставился на горбинку его носа. Руперт – имя собаки, но я знал, что такой поворот клерка не воодушевит. Эккерман был снаружи, на стоянке, с десятью мусорными мешками сырой марихуаны. Он пребывал в боевой готовности загрузить их в лифт и откантовать в номер Ральфа на тележке. Назад пути не было.

– Не стоит беспокоиться, – сказал я, – мистер Руперт скоро приедет и подпишет все, что пожелаете.

В ту же секунду в фойе возник Эккерман. Он злобно жестикулировал, минуя стойку.

– А-а! Мистер Руперт, – сказал я.

Эккерман пришел в замешательство.

– Вам надо здесь подписать, – продолжал я. – Собака слишком больна.

– Само собой, – ответствовал он. – У меня с собой лекарство для бедного зверя.

Эккерман вынул из хозяйственной сумки пригоршню красных и желтых блошеловок – то были цвета Алии. Голос клерка приобрел иной тон.