Георгий Котлов - Несколько мертвецов и молоко для Роберта

«Меломан сидит в ванне, — подумал я. — Значит, все в порядке.

Хорошо, что ему нравятся те же песни, что и мне. Поставь он сейчас „Паранойю“ Носкова — и я точно залил бы уши парафином».

Я попытался представить себе, как выглядит этот меломан с третьего или четвертого этажа. Может, он настоящий красавчик — голубоглазый брюнет? А может, наоборот, жалкий уродец, вроде меня, ушастый, с огромными клыками, лысой башкой, и которого вдобавок бросила возлюбленная? Женщины — коварны и непостоянны. Находят себе красавчиков с карманами, полными бабок, а нас, уродцев, — по борту. Что нам остается делать? Торчать день-деньской в ванне, слушать Джорджа Майкла, Б. Моисеева и онанировать.

Возможно, перед тем как включить свой магнитофон, меломан тоже надевает на себя забытое или специально оставленное ею нижнее белье и возбуждается, вспоминая ее тело. Если она не успела постирать белье, он — счастливчик, потому что в трусиках, кроме сохранившегося запаха ее влагалища, мог затеряться золотистый кучерявый волос, — и, глядя на этот волос, легко представить, как прижимаешься губами к пухлому лобку, а затем — к влагалищу, раздвигаешь его нетерпеливым языком и слизываешь все ее выделения, словно яблочный сок. Стон, обязательно должен быть стон, тихий и волнующий. Она стонет от наслаждения, ты — от того, что доставляешь наслаждение ей. Потом ей захочется доставить удовольствие тебе и, посасывая и облизывая твое жалкое жало, она снова будет стонать, и ты будешь стонать, а еще лучше, когда все будет происходить одновременно: она сосет, ты — лижешь. Такую позу можно увидеть в любой порнухе, и она мне очень нравится, хотя, как я вычитал в одном старом номере «Плейбоя», многие мужчины находят ее неприличной, противоестественной, и одна мысль — засунуть свой язык в нежное влагалище жены — вызывает у них отвращение. Эти дураки и лицемеры, наверное, никогда и никого не любили по-настоящему.

Им бы поучиться у обезьян породы бонобо, единственных в мире животных, которые занимаются любовью во всех мыслимых позах, а кроме того, практикуют секс оральный, групповой, лесбийский, гомосексуальный и бисексуальный. Матери трахаются с детьми, братья с сестрами, все это в порядке вещей, но зато они никогда не враждуют и не ссорятся из-за еды. Об этом я вычитал в другом номере «Плейбоя», ну, где на обложке красуется обнаженная Наоми Кэмпбелл.

Я подумал, что, возможно, меломан не принадлежит к числу дураков и лицемеров, и ему тоже нравится эта поза, завершить которую мне хочется так: я кончаю ей прямо в рот, а потом сразу же мы целуемся и лица у нас перепачканы моей спермой, и еще я слизываю эти капли собственного яда с ее щек, словно слезинки.

За Майклом последовала «Глухонемая любовь» Б. Моисеева и, как вчера, я снова подвывал ему и его шикарной леди. «Глухонемая любовь стучалась в окна, глухонемая любовь стучалась в двери… Где в этом мире немом душе согреться? Глухонемая любовь стучалась в сердце!»

«А может быть, — вдруг подумал я, — этот меломан вернулся, как и я, с той войны? И он не убежал, как крыса, а вернулся героем, с орденом и, может быть, без ног?.. Тогда ясно, почему он целыми днями торчит в ванне и слушает магнитофон. Он никому теперь не нужен, и делать ему, как и мне, совсем нечего…»

Повидал я три года назад таких калек, своих ровесников, у которых, как говорится, молоко на губах еще не обсохло, и подрывались они на противопехотных минах, выпускаемых, кстати, в нашем городе на одном из военных заводов. Бывало, что взрывом отрывало не только обе ноги, но вдобавок и член. Что если и этому меломану оторвало член? А еще и руки?

И теперь лежит этот несчастный обрубок в ванне, куда его принесли старики-родители, и, слушая музыку, пялится на трусики и бюстгальтер, которые когда-то носила его любимая женщина. Кому нужен урод без ног, рук и члена?

Из ванны я вылез после того, как меломан прослушал по три раза все свои любимые песни, — к старым, уже известным мне, прибавилось несколько новых, и меня порадовало, что среди них есть «Поезд на Ленинград». Паук, наверное, оглох от моих громких завываний — подпевал я так, значит.

Я посмотрел в окно и увидел, что ни Емели, ни его товарищей на лавочке уже не было, сидела жирная старуха со второго этажа, которая раньше заводила каждый месяц двух новых котят, а те у нее неизменно дохли; старуха оборачивала трупики старым полотенцем и отправлялась с лопатой за гаражи, чтобы похоронить их. Наверное, там целое кошачье кладбище. Я вспомнил, что у старухи был сын и очень давно, когда меня водили еще в детский сад, он отравился таблетками.