Павел Пепперштейн - Мифогенная любовь каст, том 2

— О! Смотрите, какие сапоги! — вдруг заорал Дунаев, указывая пальцем.

Недалеко от них из придорожной канавы торчал немецкий мотоцикл с коляской. Поперек широкой тропы лежал мертвый немецкий офицер, видимо связист, судя по кожаной сумке для бумаг, валяющейся рядом в пыли. Сапоги на нем действительно были отличные — новенькие, блестящие, из превосходной кожи.

— Кажется, мой размер! Мои-то поизносились… — возбужденно забормотал парторг, наклоняясь, и ловко стаскивая с немца сапоги. Через минуту он уже сидел на обочине и натягивал их на ноги. Между тем подошли Максимка и Радный. Глеб Афанасьевич осмотрел труп.

— Странно, этот молодой человек не был убит, — наконец промолвил он. — На теле нет ран. Он умер внезапно, но естественной смертью — так сказать, по чисто медицинским причинам. Бывает такое и на войне. Я не врач, но, судя по некоторым признакам, у него вдруг отказало сердце. Быстрая смерть. Он даже не успел остановить мотоцикл.

— Подошли! Как влитые сидят, родимые! — закричал Дунаев, вскакивая на ноги и приплясывая. — Хоть днем буду обут как человек, если уж ночами мне бубликом маяться. Эх, держите меня к ебеням! — И он, неожиданно развеселившись, пошел отбивать казачка, вздымая мягкую дорожную пыль ударами тонких отличных подошв.

Радный тем временем обыскал сумку немца.

— Зер интерессант! — сказал он, вынув какой-то пакет и углубившись в его содержание. — Это может заинтересовать командование.

— Какое, на хуй, командование?! — взмахнул руками Дунаев, жмурясь от смеха и чувствуя, как из ног в голову точками поднимается радость. Он запрокинул лицо к небесам и сразу же перестал танцевать. Картина небес быстро менялась: из-за горизонта, как вышвырнутые из окна шубы, летели энергичные, светло-серые тучи. Где-то очень далеко, впереди, почти на грани видимости, посреди дороги неподвижно стоял Бессмертный и смотрел назад, на членов группы. Радный, Джерри и Максим — все стояли как вкопанные, внимательно глядя в небо.

В одно мгновение тучи застлали небеса, не оставив ни одного просвета, они сомкнулись низко над землей своими пухлыми животами. Быстро пошел снег. Он шел крупными пушистыми хлопьями.

— Снег летом? — изумленно пробормотал парторг.

— Летний снег, — осипшим надтреснутым голосом произнес Глеб Афанасьевич.

Дунаеву показалось, что бесстрашные соратники отчего-то испугались этого снега. Сам он никакого страха не чувствовал.

Бессмертный исчез из виду, скрытый слепящей пеленою падающего снега. Большие колючие снежинки покрыли листок бумаги в руках у Радного, словно бы скрывая немецкий текст. Снег не таял. Он торопливо покрывал все вокруг. Уже нельзя было различить на белом покрывале молоденького фашистского связного, умершего от сердечной недостаточности на этой странной дороге. Только его голые ступни какое-то время еще маячили, словно укор Дунаеву, но и их скрыл снег.

— Напрасно вы разули мертвого, Дунаев, — сухо сказал Радный, стряхивая снег с бровей.

Внезапно раздался голос — он пришел с той стороны, где только что стоял вдалеке Бессмертный. Голос Бессмертного. Голос был искажен, словно старик кричал в трубу:

Нечто огромное тяжеловесно порхнуло за пеленой, и Дунаев вдруг оказался лежащим навзничь в снегу. У него сильно рябило в глазах. Мелкая серо-белая рябь полностью перекрыла зрение, словно бы он действительно смотрел в бок Курочки-Рябы. Но постепенно он стал различать за рябью некое изображение. Он увидел синего в вечернем свете снеговика, который вглядывался влюбленными угольками в оконце маленького деревянного домика. В оконце дрожал трепетный отсвет печурки. Видимо, снеговик смотрел в огонь. А может быть, подглядывал за молодой пригожей женщиной, раздевающейся перед сном.

— Приближение! — невольно скомандовал Дунаев.

Снеговик приблизился и вместе с тем отодвинулся в сторону, словно уступая Дунаеву место подглядывающего. Теперь парторг видел его только краем глаза — три шара, поставленных друг на друга, источающие здоровый зернистый холодок. Ведро на голове, морковный нос, поблескивающие угольки-глаза.

Окошко же надвинулось — наличники, стекло, подернутое морозными узорами, за стеклом дряхлая щемящая ситцевая занавесочка в мелких выцветших цветах. Сквозь щель между занавесками удалось разглядеть (хотя и расплывчато, из-за разницы температур) хорошо протопленную комнатку, освещенную отблесками танцующего в печке огня.