Джек Керуак - Сатори в Париже

7

Так что я иду в библиотеку, La Bibliotéque Nationale, просмотреть список офицеров монкальмовской армии в Квебеке 1756 года, а также словарь Луи Морери, и отца Ансельма и так далее, все что есть о королевском доме Бретани, и не нахожу их даже там, и в конце концов милая старушка мадам Ури, главный библиотекарь библиотеки Мазарини, терпеливо объясняет мне что немцы разбомбили и сожгли все их французские документы в 1944–м, о чем я совершенно позабыл в рвении своем. И все же мне кажется что с этой бретонской историей что–то не так – наверняка следы де Керуаков должны остаться и во Франции, раз уж они есть в лондонском Британском Музее? – Я говорю ей об этом В Bibliotéque Nationale нельзя покурить даже в туалете, нельзя перекинуться словечком с секретаршами, и предметом национальной гордости являются «ученые» сидящие тут повсюду и выписывающие что–то из книжек, они бы тут и Джона Монтгомери не пустили даже на порог (Джона Монтгомери, забывшего свой спальный мешок при восхождении на Маттерхорн, и лучшего знатока библиотек Америки, и ученого, англичанина) Тем временем мне уже пора назад поглядеть как там мои благородные дамы. Моего таксиста зовут Ролан Сент Жан д`Арк де ля Пюссель [11] , и он говорит что все бретонцы такие же «дородные» вроде меня. Дамы по французскому обыкновению расцеловывают меня в обе щеки. Бретонец по имени Гуле выпивает вместе со мной, молодой, 21 года, синеглазый, черноволосый, он внезапно хватает Блондинку и пугает ее (остальные к нему присоединяются), это почти изнасилование, которое я и еще один Жан, Тассар, пытаемся остановить: «Эй, хорош!» «Arrète!» Она прекрасней любых слов. Я сказал ей «Tu passé toute la journée dans maudite beauty parlor?» (Ты что, целый день в этом дурацком салоне красоты торчишь?)

«Oui»

И вот я иду в знаменитые кафе на бульварах и сижу там, глядя как Париж несется мимо меня, все эти молодые тусари, мотоциклисты, и туристы — пожарники из Айовы.

8

Арабская девчушка уходит вместе со мной, я приглашаю ее посмотреть и послушать Реквием Моцарта в старой церкви Сен–Женмен–де–Пре, о котором я знаю со своего прошлого приезда, и еще увидев его афишу. Там полно народу, все забито, мы покупаем у входа билет и входим в без сомнения самое distingué [12] сегодня вечером собрание Парижа, как я уже говорил, на улице туманно, и под ее нежным горбатым носиком розовеют губки.

Я учу ее Христианству.

Чуть позже мы обнимаемся и она идет домой к родителям. Она хочет чтобы я отвез ее на море в Тунис, и я размышляю не буду ли там зарезан ревнивыми арабами на пляже среди красоток в бикини, и через неделю Бумедьен будет низложен, и к власти придет Бен Белла [13] , и из этого выйдет черт–те–какая заваруха, к тому же у меня уже нет денег и я не понимаю зачем ей это все: — На марокканских пляжах мне уже было разок сказано чтобы я держался от них подальше.

Просто и не знаю.

Мне кажется что женщины любят меня, но потом понимают что я всегда по жизни пьян, и это заставляет их осознать что я не могу надолго сосредоточиться на них одних, начинают ревновать, ну а я такой вот придурок, влюбленный в Господа одного. Вот так вот.

Кроме того, похоть это не мой конек и вгоняет меня в краску стыда: — впрочем, зависит от Дамы. Она была не в моем стиле. Блондинка–француженка была, но она слишком молода для меня.

Во времена грядущие я буду известен как дурачок приехавший из Монголии верхом на пони: Чингиз–хан, или монгольский Идиот, что одно и то же. Впрочем, я не идиот, и я люблю женщин, и я вежлив, но неразумен, как и русский брат мой Ипполит [14] . Старый сан–францисский бродяга–автостопщик по имени Джо Игнат сказал мне что на старом русском мое имя означает «любовь». Керуак. Я сказал «Значит, потом они добрались до Шотландии?»

«Да, потом до Ирландии, Корнуэлла, Уэльса, потом Бретани, а потом ты и сам знаешь»

«По–русски?»

«Значит «любовь»»

«Да ты гонишь»

— Ох, и потом я понял, «конечно же, из Монголии с ее ханами, а до этого были канадские эскимосы и Сибирь. Все возвращается на кругосветные круги своя, не говоря уж об Персии Ошеломительной» (арийцы).

Как–то получилось, что мы с Гуле–бретонцем зашли в мрачный бар, где сотня разного толка парижан увлеченно прислушивались к серьезной разборке между белым и негром. Я побыстрей убрался оттуда, предоставив его самому себе, и встретив опять в La Gentilhommiére, и была ли там какая драка или не было, все это произошло без меня.

Париж город жестокий.

9

На самом–то деле, какой из тебя ариец если ты эскимос или монгол? Голова старого Джо Игната была плотно набита кусочками коричневого навоза, а то бы он не говорил о России. Лучше послушайте старого Джо Толстого.