Мама нежно улыбается мне: – Ты познакомилась с парнем? – Нет. – Познакомилась, я же вижу. И как его зовут? – Ни с кем я не познакомилась!
Папа в ярости. – Это так на тебя похоже, – заявляет он. – Черт побери, в этом вся ты. Я так и знал, что от тебя помощи не дождешься. – Да ладно тебе, – говорит мама. – Ведь ей от этого хуже не стало, разве нет? – Ты посмотри на нее. Она едва стоит на ногах.
Все трое уставились на меня. Терпеть это не могу. Мне тоскливо, холодно, и живот болит. Ноет не переставая с тех пор, как мы с Джейком занимались сексом. Я не знала, что так будет. – Вернусь в четыре, – бросает папа, входит в лифт. – Она почти две недели отказывается сделать анализ крови, так что позвони мне, если что-то изменится. Справишься? – Да, конечно, не волнуйся. – Мама наклоняется и целует меня в лоб. – Я за ней присмотрю.
Мы с Кэлом садимся за стол на кухне, а мама ставит чайник, отыскивает среди стоящей в раковине посуды три чашки и ополаскивает их под краном. Достает из шкафчика пакетики с чаем, из холодильника молоко, нюхает его, выкладывает не блюдо печенье.
Я тут же засовываю в рот бурбонскую печеньку. Очень вкусно. Дешевый шоколад – сахар моментально поступает в кровь, в мозг. – Я вам рассказывала про своего первого парня? – спрашивает мама, поставив чай на стол. – Его звали Кевин, он работал в часовой мастерской. Мне безумно нравилось, как он сидел, такой сосредоточенный, со стеклышком в глазу.
Кэл берет еще одно печенье: – Мам, а сколько всего у тебя было парней?
Она смеется, откидывает длинные волосы за плечо: – Нескромный вопрос. – А папа был лучше всех? – Ах, ваш отец! – восклицает мама и театрально хватается за сердце, отчего Кэл покатывается со смеху.
Однажды я спросила у мамы, почему у них с папой не сложилось. Она ответила: – Он самый трезвомыслящий человек, которого я когда-либо знала.
Когда она его бросила, мне было двенадцать. Какое-то время она присылала открытки из мест, о которых я никогда не слышала – из Скегнесса, Гримсби, Халла. На одной из них была фотография гостиницы. «Здесь я теперь работаю, – писала мама. – Я помогаю кондитеру и очень поправилась!» – Отлично, – заявил папа. – Пусть хоть лопнет.
Я развешивала открытки на стене своей комнаты- Карлайл, Мелроуз, Дорнох.
«Мы живем на ферме, как пастухи, – писала она. – Оказывается, хаггис делают из бараньего горла, легких, сердца и печени!»
Я этого не знала, как не знала и того, кто эти «мы», но мне нравилось рассматривать открытки с пейзажами Северной Шотландии – высокое небо, расстилающееся над заливом.
Потом наступила зима, и мне поставили диагноз. Кажется, сперва мама не поверила, потому что вернулась не сразу. Когда она наконец постучала к нам в дверь, мне стукнуло тринадцать. – Прекрасно выглядишь! – воскликнула она, едва я открыла дверь. – И почему твой отец вечно сгущает краски? – Ты будешь жить с нами? – Не совсем.
Она нашла себе эту квартиру.
С тех пор всегда одно и тоже. Наверно, у мамы нет денег, а может, она боится, что я переутомлюсь, но все заканчивается тем, что мы садимся и смотрим телик или играем в какую-нибудь настольную игру. Сегодня Кэл выбрал «Игру в жизнь». Полная фигня, и я вечно проигрываю. В конце концов у меня оказался муж, двое детей и работа в туристическом агентстве. Я забыла застраховать дом и, когда налетел ураган я потеряла все сбережения. Зато Кэл стал поп-звездой и построил коттедж у моря, а мама- художницей, у которой куча денег и собственный замок. Я же рано вышла на пенсию (мне все время выпадало десять очков) и даже не стала пересчитывать остатки своих средств.
Потом Кэл решает показать маме новый фокус и уходит, чтобы взять в ее кошельке монетку. Пока мы ждем, я стаскиваю со спинки дивана одеяло, и мама урывает мне колени. – На той недели мне надо в больницу, – сообщаю я. – Ты придешь? – А разве папа не поедет? – Вы оба можете поехать.
Она смутилась: – А зачем тебе в больницу? – У меня опять начались головные боли. Мне хотят сделать люмбальную пункцию.
Мама наклоняется и целует меня; я чувствую ее теплое дыхание на щеке. – Все будет хорошо, не волнуйся. Я верю, что все будет хорошо.
Возвращается Кэл с фунтом. – Дамы, следите за рукой, – произносит он.
Мне не хочется. Надоело смотреть, как исчезают предметы.
В маминой спальне я задираю футболку перед зеркалом на шкафу. Раньше я была страшная, как карлица. Кожа серая, а живот на ощупь словно тесто, вылезшее из кастрюли: палец тонул в рыхлых телесах. Все из-за стероидов. Преднизолон и дексаметазон в больших дозах. Оба лекарства – сущий ад, от них толстеешь, становишься уродливой и злобной.
Читать дальше