Владимир Сорокин - Первый субботник

Ее молодое тело мелькало меж ветвей, растрепанная коса струилась по плечам.

– Но что же ты… – раздался страстный шепот комсорга, и Сергей, нащупав в темноте его руку, вложил в нее лимонку.

Полозов сжал ее, стал покрывать поцелуями шею и грудь:

– Мы скоро поженимся, милая… уедем отсюда… украду я тебя… на зло всей твоей родне украду…

– На зло, Валентин, никому ничего делать не надо, – завуч подошел к нему, расправил мятый галстук. – И вообще. Если твой товарищ провинился перед дружиной, сподличал, надо не самосуд устраивать, а пойти к вашему председателю и попросить собрать экстренное собрание. И все открыто разобрать. Понятно?

– Понятно, товарищ Ленин, – проговорил матрос, улыбаясь во весь свой щербатый рот. – А привет ваш я братишкам передам! Обязательно!

– Вот и прекрасно, – снял очки Островский. – Только, пожалуйста, известите об этом ректорат.

– Лады, – просипел Кулек, пряча наган за пазуху. – А вожака ихнего, Лаврушку, я уж на себя возьму. Кровью похаркает, дай срок…

– Не дам! Никаких сроков тебе больше не дам! – Коренев вскочил и заходил по кабинету. – Ты в марте месяце еще клялся, что не будешь больше спортивный режим нарушать! Чуть не плакал! И что, опять? Нам же послезавтра на кубок играть! А ты посмотри на свою физиономию! Посмотри!

– Да что ты в моем лице нашел-то? – тихо спросила Ира, глядя в маленькое зеркальце. – Обыкновенное лицо. Как у всех…

– Ну, да! Как у всех! Что ты, Ваня, – дед отложил в сторону полено и повернулся к нему. – У Ленина было лицо особенное. Такого не забудешь…

– Забудут, – уверенно кивнул Хохлов. – Забудут и слово-то это проклятое – война…

– Ты так думаешь? – осторожно спросил боцман.

– Уверен.

– Правда?

– Абсолютно!

– Нет, без шуток?!

– А что, я шутить сюда приехал?!

– В самом деле?!

– Да. В самом деле.

– Ну, тогда я молчу… – почтительно коснулся фуражки уполномоченный и бесшумно вышел в коридор.

Там было темно, сыро и пахло землей. Золотарев достал кисет, развязал:

– Вот. Ну, а как артобстрел кончился, я, значит, выглянул из окопа, а впереди на снегу будто кучи навозные – «тигры». И ползут. Медленно, медленно. Рядышком, опять же, – пехота. Ну, что ж, надо и об обороне подумать. Поставил ПТР перед собой, гранаты разложил и жду.

– А потом что?

– Ну, я вниз сбежал, помог им из машины выбраться, – продолжал Николай. – Дядя Сережа помолодел за месяц. А вот Танька потолстела, это ты верно потом заметила. Ну, а так – ничего. Посидели потом у нас, выпили…

– А потом что?

– А потом я сотне командую: рысью! За мной! Мааарш! И по оврагу, по оврагу! Вышли ажник в тылы к ним. Ну, и пошерстили за милую душу…

– Ну, а потом что?

– Потом… Потом я реактор выключил, к Красильникову подошел. А он бледный весь. И записи показывает мне. Я посмотрел – двести девяносто! Сначала никто не поверил. Ну, потом-то кверху ногами заходили от радости…

– А после?

– Догнал его, схватил за шиворот. А он, как угорь, – визжит, извивается. Я его встряхнул, а у него из-под рубахи – деньги Машкины. Те самые, что она в Фонд мира послать хотела! Ну, уж тут-то я, конечно, не сдержался…

– А дальше?

– Да ничего особенного. Расселили нас в общежитии заводском, недалеко совсем от стройки. И с первого дня – начали…

– Ну, а сам-то? Сам-то как?

– Сам-то ничего. В норме.

Мессершмидт перевернулся и, надсадно воя, рухнул в залив, подняв белый столб воды. Машин отпустил теплые ручки пулемета и огляделся. Зенитки на бугре не было. Вместо нее дымилась большая черная воронка, по бокам которой торчало искореженное железо. Зато дальняя зенитка, не переставая, била по двум удаляющимся мессерам. Пули снова засвистели над головой, заставив Машина присесть. Он посмотрел в мутно-розовую даль, куда упиралось разгоряченное дуло его пулемета. Два танка по-прежнему горели возле раздавленного окопа. Пехота поднималась в атаку.

Машин видел, как худощавый офицер, размахивая парабеллумом, выступал впереди солдат, что-то крича им. Поблескивая касками, солдаты выбирались из окопа. Рукава их были засучены, автоматы потрескивали короткими очередями. Машин оттянул затвор, поймал офицера на планку и дал длинную очередь. Офицер согнулся пополам и исчез. Бегущий рядом с ним солдат схватился за лицо и упал навзничь. Машин с силой сжал ручки пулемета и принялся полосовать немцев очередями:

– За Настю… за Сережу… за капитана… вот вам… вот вам…

Фашисты залегли. Машин вытер пот, заливающий ему глаза. Слева разорвался снаряд, редкие земляные комья попадали рядом.