Саймон Ингс - Бремя чисел

Первые подозрения зародились у меня во время пиршеств, которые Нафири устраивала примерно пару раз в неделю возле костра, разведенного внутри тростниковой изгороди в «тростниковом квартале» Голиаты. Каждый из участников должен был принести какую-нибудь еду: цыпленка, корзинку помидоров или мангольда. Как-то раз одна женщина в красной шали принесла нанизанное на заостренные палочки жареное мясо — как оказалось, это был шашлык из тушек полевых мышей. Но меня беспокоила не еда, а деньги. Нафири внимательно следила за тем, чтобы каждый гость, независимо от своего финансового положения, опускал какую-нибудь сумму в старую алюминиевую банку из-под краски.

Моим соседом по пиршеству оказался относительно немолодой мужчина — на мой взгляд ему было лет сорок пять, — которому солдаты из отрядов РЕНАМО отрезали губы. На ломаном языке чичева я спросил его, для чего собираются деньги.

— Для ФРЕЛИМО, — ответил тот, глотая слюну через зубы. — Это партийные взносы.

Зачем же Каланге потрясала жестянкой перед носом у людей, у которых ничего не было?

Сидевший рядом со мной мужчина передал мне кастрюлю, я заглянул в нее. Там лежали деньги, но не мозамбикские, а малавийские.

— А почему квача? — спросил я, указывая на банкноту. — Зачем нужны иностранные деньги?

Мой сосед пожал плечами.

— В Малави можно купить вещи, — ответил он и запрокинул голову, чтобы пища не вывалилась из его изуродованного рта. — В Малави есть магазины.

Нафири сидела, сложив на груди руки. Она была готова испепелить меня взглядом. И тут до меня дошло, что я так и не сделал взноса в партийную кассу. У меня в бумажнике было несколько банкнот в твердой валюте. Я бросил в кастрюлю десятидолларовую бумажку, причем сделал это медленно, чтобы мой поступок заметили остальные сотрапезники.

Для них десять долларов — невообразимая, фантастическая сумма. Но никто даже не отреагировал. Этим людям было все равно. Похоже, даже мои соседи ничего не заметили.

И до меня дошло: нынешние жизненные обстоятельства сделали их равнодушными к деньгам. Деньги здесь практически уже ничего не значили. Угощения, которые люди принесли для пиршества, были для них гораздо важнее валюты, которую не на что тратить.

Нафири неожиданно вскочила на ноги.

— Где Сэмюэль? — крикнула она.

Сидевшие вокруг костра люди разом замолчали.

— Где он?

Все, кроме меня, обменялись неловкими взглядами.

— Это наше пиршество. — Нафири широко раскинула руки, демонстрируя свое великодушие. — Почему мой брат не кушает вместе с нами?

Собравшиеся опустили головы в тарелки. (Правда, вместо тарелок у всех нас были широкие плотные листья, вполне пригодные на роль посуды.) Я только сейчас задумался над этой странной особенностью нашего «банкета».

— Может, ему где-то лучше, чем с нами?

Увы, мои куцые знания языка чичева не позволяли быстро уловить смысл происходящего.

К счастью, мой сосед знал несколько португальских слов и помог мне с переводом.

— Сэм ушел.

Это я и без того понял.

— Он ушел на кладбище.

— Зачем потребовалось ходить на кладбище в такой поздний час? — спросил я.

— Потому что он ест вместе с матсангас, — ответил мой сосед.

Нас услышали, и вскоре разговор перешел на тему вампиров. Все пришли к выводу, что устраивать совместные трапезы на кладбище могут только вурдалаки и не нашедшие покоя мертвецы.

Понимать Нафири мне помешали мои высокие моральные принципы. Когда же они слетели с меня, как шелуха, я ее даже зауважал. Не будь Каланге, не было бы и Голиаты. Нафири являлась единственным работодателем в городе. Все деньги, которые вечером опускались в ее жестянку из-под краски, можно было заработать на следующий день, отскребая со стен лозунги РЕНАМО, латая крыши, наполняя щебнем ковш землеройного агрегата. Когда эта брошенная итальянцами машина не была занята на расчистке старого города, к ней цепляли самодельные плуги и использовали в качестве тягача на распашке новых полей к западу от «тростникового квартала». Насколько мне было известно, за эти работы Нафири ни с кого не брала и гроша.

Она являлась первым лицом Голиаты. Причем не просто нашим «администратором», а кем-то большим. Она была нашим начальником, нашим régulo.

Поэтому вы можете представить себе чувства, которые испытывал Сэмюэль.

Представьте себе Сэма, бывшего régulo, или мэра Голиаты в годы португальского колониального правления. Главу города, место которого заняла его родная сестра.