Джим Томпсон - Сейчас и на земле

– Нет ее нигде, – сообщаю.

– Ничего с ней не случится, – говорит мама. – Она, должно быть, побежала в аптеку. Она еще сегодня там не была.

– А чего она там забыла? Туда целых три квартала.

– Они дают ей десятицентовик каждый день, чтоб только она оставила их в покое.

Я поворачиваюсь к Роберте:

– Это ты даешь им, а? Чтобы не тянула деньги из добрых людей?

– Да ты что, – отвечает Роберта. – Я их не просила давать ей.

– Дай мне денег, – говорю.

– Зачем?

– Зачем? И еще ты меня, черт побери, спрашиваешь! Ты в уме? Сколько еще таких местечек она потрошит?

Мама и Роберта переглядываются.

– А ну, выкладывайте!

– Не думаю, чтоб у нее были еще места, – говорит мама, – разве что продуктовый магазинчик. Но это...

– Ах ты черт!

– Это было всего один раз, Джимми, – поясняет Роберта. – Только сегодня утром. Ей хотелось бекона на завтрак, а у нас не было. Она и пошла в магазин и взяла полфунта.

– Тысяча чертей! – кричу я. – Ладно, иду за ней. Принесу им деньги, куплю продукты и попробую уладить всю эту бодягу...

– Не горячись, – говорит Фрэнки.

– Но послушай, Фрэнки! Ребенку нет еще и пяти. Что же с ней будет, когда...

– Я схожу за ней, – говорит Фрэнки. – Все равно мне надо купить ожерелье. Посидит со мной в шикарном холле, пока сделаю свои дела.

– Да, но деньги...

– Если тебе больше не о чем беспокоиться, посмотри на мою ногу, – говорит Роберта.

И я сдался. Мы с мамой отвели ее в постель и перевязали рану. Джо удалилась репетировать свою пьеску. Фрэнки пошла за Шеннон.

Где-то в пол-одиннадцатого они с Шеннон вернулись. Шеннон обвила меня ручонками, поцеловала и сказала, что завтра будет весь день паинькой. Обещала – значит, обещала. Для Шеннон это дело святое. Может, вся беда с ней в том и состоит, что мы ей слишком часто обещаем и не выполняем обещанного. А может, и не в том. Я б на ее месте терпеть нас не мог из принципа.

Раскрывает она ладошку и кладет мне что-то на колени. Десятицентовую монетку.

– Я не стала брать конфету, – объясняет с гордостью. – Сказала, что хочу десять центов. Чтобы ты виски купил.

У меня перехватило дыхание, я хотел было выругаться, да вовремя остановился. Какого черта! Поцеловал ее на ночь, и они с Фрэнки отправились спать.

Минут через пятнадцать сижу я с журналом, входит мать в своем старом халатике, в котором спит, и садится на диван.

– Я думал, ты уже легла, – говорю.

– Фрэнки меня разбудила... Поговори с Фрэнки, Джимми.

– О чем?

– Сам знаешь о чем. О ее пристрастии к выпивке и все такое.

– Фрэнки умеет пить, – говорю. – Она единственная из всех, кого я знаю, делает это нормально. Она пьет не для того, чтоб не было плохо, а чтоб было лучше.

– Все равно в этом нет ничего хорошего. Девушек это портит, делает грубыми. Она привыкла пить со всеми этими парнями. Это до добра не доведет.

– Фрэнки вовсе не такая.

– Откуда тебе знать, какая она. Этого никто не знает.

– Ну ладно, ладно, поговорю.

– Вот и хорошо. Джимми, что ты думаешь насчет папы?

– Ох, мама, ума не приложу, – говорю. – Послушай, может, на сегодня и без того бед достаточно? В один присест все не перемелешь.

– Но ведь что-то делать надо, сынок.

– Разве я говорю, что не надо? Я не увиливаю, просто сегодня у меня голова не варит, и все тут.

Мама смотрит на свои ладони.

– Как ты думаешь, что, если я возьму напрокат пишущую машинку...

– Не спрашивай меня об этом, ма.

– Но у тебя же в голове полно всего, верно ведь, Джимми? Если б ты взялся за дело...

Я смеюсь.

– Вот оно что, – говорю. – Я, оказывается, за дело по-настоящему не брался. Это уж точно. Давай, ма, машинку, я снова примусь за работу.

Мама не уловила сарказма. Хотя чему тут удивляться. Вечно я вещаю, когда надо переходить на прием.

– Договорились, – говорит она. – Я принесу машинку и освобожу стол сразу после ужина. Так что твое дело – писать.

Мое дело – писать... Еще одной заботой больше. Я решил, что проголодался, чтоб хоть как-нибудь отвлечься. Швырнул журнал и отправился на кухню. Сделал себе полный кофейник кофе, тарелку сандвичей с тунцом и принялся за еду. Только проглотил первый сандвич, заглатываю второй. Жую и жую. «Давай, давай, – говорю себе – ты же сам себе голова». Глотаю второй и целиком запихиваю в глотку третий.

Запрокидываю голову и запиваю полной чашкой кипящего кофе. Подействовало: я задохнулся; из меня фонтаном все на стены и на пол. Я к раковине, из меня так и хлещет, что приливная волна. Никак не остановиться. И не продохнуть. Уже никакой рыбы, одна кровь. По чашке с каждым приступом. Даже кашлять не надо, стоит глубоко вдохнуть – и все по новой. Потом откуда ни возьмись Роберта; обняла меня, кое-как усадила на стул и дала холодной воды.