Свифт Грэм - Свет дня

Одно из слов, которые я узнал от Сары, слово, имеющее отношение к человеческой близости: аура. То ли латинское, то ли греческое – как «гинеколог». Означает – дыхание, дуновение, свечение.

Вошел бы в лифт – побывал бы в их ауре. Какая аура у Кристины?

А у Сары?

Спускался я медленно. Когда я оказался в переходе, ведущем к терминалу, они уже вышли из лифта и были на несколько шагов впереди.

Аэропорт похож на конвейер: желоба, рукава, фильтры. Громадная перемалывающая система, которая уничтожает ауру, – но она же порой выявляет ее. Столько отправлений, столько прибытий; попробуй отличи простое прощание от агонии, друзей от любовников. Людей охватывает волнение, они обнимаются, смотрят друг на друга, целуются. Что означают эти мокрые глаза? Жду тебя в субботу? Прощай навсегда?

Все эти нежности в общественном месте. Но здесь это обычное явление, здесь это в порядке вещей.

Помимо прочего – мечта детектива. Ты часть толпы. На тебя не обратят внимания, пусть даже ты заденешь их плечом.

Но можно и не быть детективом. Что-то в крови. Кто этого не делал – не стоял, не сидел, вглядываясь, на краю большой толчеи? Кто при этом просто так, любопытства ради, не выхватывал взглядом, точно шпион, какую-нибудь одинокую фигуру или пару, не следил за каждым их движением, не пытался читать по губам? Не задумывался, что они собой представляют?

Взять, например, вот этих двоих: редкой красоты девушка (итальянка?) и приятный на вид, но чем-то озабоченный мужчина средних лет.

Зал отправления, зал прибытия. Регистрация этажом ниже – они упустили из виду знак. Я последовал за ними вниз, увидел, как они встали в очередь. Рейс 837 в Женеву. Очередь довольно длинная.

Времени у них осталось совсем мало (если, конечно, все обстояло именно так): пока движется очередь. Кристина играла роль стабилизатора. Боб то и дело смотрел на часы. Нервозность приговоренного? Или беглеца? Он беспрерывно ее трогал – то талию, то руку, то плечо, то проводил ладонью по ее волосам от затылка до шеи.

Шаркая, они продвигались вперед. Может быть, это было ужасней, чем оба предполагали. Она была стабилизатором, жестким, почти жестоким. Может быть, думала: хоть одному из двоих надо проявить твердость. Он сказал, что выдержит, но теперь, у барьера, начал оползать, отставать, рассыпаться.

Если все обстояло именно так.

Разве гинеколог не должен уметь сохранять спокойствие?

Два билета или один? Я все еще не был уверен. Для отвода глаз они могли ограничиться ее чемоданами. Люди иногда уходят в другую жизнь ни с чем, кроме одежды, которая на них. Его ладонь у нее на шее.

Теряешь, чтобы не разлучаться с любимым человеком. Любовь – это не значит иметь, владеть.

Я все еще не знал.

Ее глаза сегодня глядят сквозь меня, точно на кого-то другого, дальнего.

Спрашивает:

– Ты был?

– Конечно. И цветы положил. Розы. Роскошный день выдался.

И это, конечно, кажется ошибкой. Вдвойне: и сказать такое, и сам факт. Роскошный день, как по заказу.

Как она его переживет?

На лбу желвачок, тугой, как вопросительный знак. Она всматривается в мое лицо. При этом в глазах какая-то стеснительность, уголок рта стыдливо поджат, как будто она хочет сказать: знаю, Джордж, что это нелепость, знаю, что я дура, но...

И, может быть, она думает то же, что и я: примерно так было и два года назад. Она дала мне поручение и хотела знать, как я его выполнил.

Что мне сказать? Депеши от него нет, я пришел не как его посланник. Просто пришел к тебе на свидание, как в обычный день.

– Выглядело все... нормально. Выглядело... так же.

Что мне сказать? Что он остался на месте? Что он никуда оттуда не собирается? Что он заверил меня: мол, буду тоже вечно ждать?

И я знаю, что она не верит в призраков. По крайней мере в обычные дни.

Однажды сказала: «Преследует? Одержима? Нет, это слишком простые слова. Что-то другое со мной...»

Но она бывает с ним в сновидениях – я знаю, она мне говорила. С Бобом, хотя он мертв, хотя она сама же его и убила. Это, пока она не проснулась, кажется несущественным обстоятельством.

А я бываю в сновидениях с Сарой – в моих сновидениях и в ее (она мне говорила), – хотя она здесь, в тюрьме, что тоже кажется несущественным. Здесь мы едва можем коснуться друг друга.

В сновидениях нет запертых дверей.

Говорю:

– Я там стоял, сердце мое. Я не могу за него ничего сказать. И сам он не может.

Это чуть ли не жестоко – как объяснять что-то страшное ребенку. Обычно, наоборот, она моя учительница, а я ребенок, мальчик, посещающий эту специальную школу.