Исроэл-Иешуа Зингер - Йоше-телок

Последними явились самые важные раввины.

Прибыл мудрец из Динабурга, «железная голова» — толстый, круглый человечек, который и лицом, и одеждой напоминал лавочника, но глаза у него были большие, бешеные, они ни на чем не задерживали взгляд, а только блуждали туда-сюда, словно волки в клетке. Прибыл мудрец из Люблина — старик с белой бородой до пояса, похожий на праотца Авраама, каким его изображают гои на картинах. Прибыл праведник из Лиженска [180] Лиженск — старое название Лежайска, города, ранее принадлежавшего Австро-Венгрии, сейчас это Польша, Подкарпатское воеводство. ; особой ученостью он не отличался, но написал несчетное множество религиозных книжек, в которых все время что-то запрещал, все время писал: этого нельзя. Люди давно уже хотели отправиться к нему, избрать его своим ребе, но он не хотел. Приехал старейший и величайший из всех, краковский раввин, о котором никто не знал, сколько ему лет, сморщенный, усохший как щепка; старца вели под руки двое, и его большая голова непрестанно качалась влево-вправо на тощей куриной шее, как будто он перечил всему на свете, говоря: нет, нет!

Из Бялогуры вместе с Куне-шамесом и его дочерью приехало почти что полгорода. Отец и дочь раздобрели. Они прямо-таки лоснились после привольной жизни в поездке. Кроме того, они были нарядно одеты. На голове у Цивьи даже была новая косынка. А реб Шахне-даен расхаживал повсюду победным широким шагом. Его нос никогда еще не был таким красным, как сейчас.

Поначалу даен не был уверен, что Йоше-телка отселили от дочери ребе, как того требовали раввины, поэтому он тревожился. Ходил повсюду, вынюхивая, везде совал свой красный нос, пытаясь выведать, как обстоят дела. Наконец он узнал, что Йоше живет отдельно, даже не под одной крышей с дочкой ребе, а во флигеле, как хотел даен и как требовали раввины. Реб Шахне почувствовал себя победителем, главным и единственным на целом фронте. Он с наслаждением высморкался, пожевал свою редкую бородку и стал протягивать руки всем раввинам вокруг.

— Здравствуйте, ров, хвала Всевышнему, что его отселили подальше. Есть над нами Бог, есть…

Три дня в городском бесмедреше продолжался суд. Три дня колебались чаши весов: нешавская и бялогурская. То одна перевешивала, то другая.

Посередине, в большом широком кресле, на груде подушек, подложенных, чтобы он доставал до стола, сидел краковский раввин, старец и мудрец. Его большая голова непрестанно качалась из стороны в сторону, как будто он ни с чем не желал соглашаться. Сухонькие руки он приложил к большим, отвислым стариковским ушам, чтобы слышать, о чем говорят в суде.

По обеим сторонам стола, поставленного буквой «П», восседали остальные шестьдесят девять раввинов, каждый согласно своему положению в обществе, а за другим столом — реб Мейлех и его зять. Нешавского ребе хотели усадить во главе раввинского стола, но он не желал сидеть с ними.

— Я буду сидеть рядом с моим зятем, реб Нохемом, — сказал он.

Этим он сразу же дал всем понять, что не имеет ни малейших сомнений насчет пришельца. По бесмедрешу пронесся тихий шепоток. Все уставились на подсудимого, но сам он никого не видел. Видный, высокий, сухопарый, он спокойно сидел на своем месте, погрузившись в религиозную книгу, лежащую перед ним. Исроэл-Авигдор стоял у кресла ребе навытяжку, как солдат.

С другой стороны на скамье сидел Куне-шамес с реб Шахне-даеном. Насколько суетился реб Шахне, сморкаясь, нюхая табак, размахивая руками, настолько спокоен и хладнокровен был Куне. На длинных скамьях сидели свидетели-мужчины. Для женщин отгородили уголок, завесив его скатертью со стола для чтения Торы. Остальная часть зала была битком набита приезжими: почтенными обывателями, богачами, знатью, учеными, раввинскими родичами и шамесами, которые непрерывно ссорились за места и за влияние.

— Паршивец! — бранились они. — Имей уважение! Куда ты лезешь, сопляк!..

На биме стояли большие черные восковые свечи, рядом лежали шофар и талес с китлом — одеяние для торжественной клятвы. В углу бесмедреша стояла доска для обмывания покойников, на которую люди старались не смотреть. С улицы окна облепил простой люд — ремесленники, женщины и мальчишки из хедера.

Сначала вызвали обычных свидетелей: жителей Бялогуры, в том числе Авиша-мясника.

— Свидетелю не нужно давать клятву, — сказал краковский раввин. — Но говорить перед судом — дело столь же святое, как если бы вы поклялись на свитке Торы. Вы стоите перед судом семидесяти раввинов. Это все равно что стоять перед Синедрионом. Как следует подумайте, прежде чем говорить, ибо широки двери, ведущие в ад, но узки двери, выводящие наружу. Жизнь и смерть таятся у вас на кончике языка. Вы хорошо поняли то, что я сейчас сказал?