Исроэл-Иешуа Зингер - Йоше-телок

Невест и беременных женщин вообще не выпускали на улицу по вечерам, кроме как в сопровождении двоих мужчин.

— Она только и ждет, чтобы невеста или беременная вышла одна, — говорили женщины и сплевывали, — тут-то она и накинется на бедняжку, не дай Бог никому такую долю, только пустому полю!..

Под «ней» они подразумевали Фейгеле-отступницу, покойную дочь Липе-подрядчика. Она, эта Фейгеле, была помолвлена с ешиботником, но у нее была дурная кровь, и перед свадьбой она сбежала с казаком из интендантства и обвенчалась с ним по гойскому обряду в русской гарнизонной церкви, прямо в родном городе.

Она плохо кончила, как и предсказывали женщины. Казак бил ее, а в конце концов выгнал из дома, и она повесилась — повесилась на двери дома, убив и себя, и ребенка, который вот-вот должен был родиться. Ее похоронили на русском кладбище, у забора, как положено самоубийцам. Казак, ее муж, поставил над могилой простой деревянный крест. На похороны никто не пришел. Сразу же после этого на еврейском кладбище начались страсти. Каждую ночь там слышалась возня, зажигались огоньки, и люди знали, что это работа Фейгеле-отступницы.

— При жизни нас позорила, — говорили люди, — и после смерти покоя не дает…

Юные девушки жалели ее:

— Бедная, она хочет на еврейское кладбище. Бродит вокруг, а ее туда не пускают.

У сойферов [119] Переписчик священных текстов. Главные обязанности сойфера — писать свитки Торы и тексты молитв на пергаментах для тфилин и мезуз. появилось много работы. Люди отдавали им тфилин, мезузы, чтобы те посмотрели, не стерлась ли, Боже упаси, какая-то буква. Богачи осаждали дом реб Мойше.

Реб Мойше был великим праведником. Каждый раз перед тем, как написать имя Всевышнего, он совершал омовение в микве. Кроме того, он неделями постился. Хотя он вот уже сорок лет работал сойфером, но за это время переписал лишь два свитка Торы. На то, чтобы переписать пару тфилин, одну мезузу, у него уходили месяцы. И теперь богачи хотели, чтобы их тфилин и мезузы проверил именно реб Мойше. С его мезузой люди чувствовали себя в безопасности.

— Реб Мойше, — упрашивали они, — мы заплатим столько, сколько вы скажете, только возьмите…

Но тот не соглашался.

— Да ну… — бурчал он, не желая разговаривать, и жестом показывал, что занят.

В его маленьком домике стоял холод, окна были заткнуты подушками, из кухни несло дымом, черные стены поросли грибами от сырости. Его вторая жена, тощая, высокая женщина, сидела на маленькой скамеечке, запихивала свою отвислую грудь в рот младенцу и кричала:

— На, соси! Высасывай из меня жизнь…

Дети — мал мала меньше, бледные, кривоногие, чумазые — валялись на полу, который даже не был ничем покрыт, только обмазан глиной. Они тащили в рот все, что находили на полу: очистки, ломтики хлеба, даже куски известки. Дети плакали, смеялись, падали, кричали, но реб Мойше не обращал на них внимания. Он сидел за столом, на котором была разостлана телячья шкура, сидел в талесе и тфилин, с гусиным пером в руке, возведя пламенные глаза к прокопченным балкам. Рука его дрожала, он раскачивался взад-вперед, тихо бормотал, закрывал глаза. Десять раз он подносил руку к пергаменту, хотел написать букву, но не писал.

— Злодей! — кричала жена и трясла перед его лицом тощими кулаками. — Люди тебя просят, хотят заплатить! Ты нас всех без ножа режешь!

Однако он не отзывался. Его глаза были распахнуты, зрачки расширены, но он не видел ничего, что творилось вокруг. Богачи ушли рассерженные.

— Ладно, — утешали они себя, — другие сойферы — тоже евреи, порядочные люди…

Реб Борехл, «женский ребе», отец четырех глухонемых дочерей, теперь без конца писал записки-амулеты. Не только женщины, но и мужчины, даже хасиды, которые никогда не были высокого мнения о реб Борехле и насмехались над ним, теперь покупали его амулеты, которые он упаковывал в красные кошелечки. Он сам их писал гусиным пером на гладких кусочках пергамента, вырезанных его глухонемыми дочерьми.

«Боже, порази Сатану, — писал реб Борехл, — именем великого и грозного Царя, огненного и пылающего, Того, Кто есть пламя, пожирающее огонь; Того, Кто поставлен властвовать над ветрами, и имя Ему Йешцизихикитиэль, я заклинаю великого и грозного демона, нечистого и черного, пса, порождающего нечистоту, потомка Сатаны и Лилит (да сотрутся их имена), чье имя Каташихорзомалицилошон, да сгинет он в расселинах скал и в когтях нечистых птиц, от которых Ной взял в ковчег лишь одну пару и которые едят падаль и кошек. Будь проклят день, когда он родился. Ангел Господень да прогонит его своим криком. Да не будет ему доступа ни к мужчине, ни к женщине, ни к девушке, еще не знавшей мужчины, ни к ребенку, ни даже к тому ребенку, что еще находится в недрах материнского чрева. Три черных пса пожирают нечистоту, Боже, помилуй нас».