Людмил Стоянов - Мехмед Синап

— Кажется, тринадцать, Ибрагим-ага... А почему спрашиваешь?

— Так, вспомнил о ней. Знай, что я нашел ей хорошую партию. Правда, она еще мала, не годится в замужество.

— Да, она мала для замужества, Ибрагим-ага. Мала... — затаив дыхание, выговорил Метекса, уменьшивший на два года возраст дочери.

— Плохо только, что он правоверный, а она гяурка. Но, бог даст, живы будем, из нее выйдет хозяйка, а?.. И тебе, Метекса, не плохо будет, живи, знай, в свое удовольствие...

— Хоть бы ахрянин был, Ибрагим-ага! С ахрянами мы свои, еще вчера, как говорится, были одной веры, среди них у нас и родня есть...

При этих словах Метекса закашлялся и положил трубку на софу. Глаза его вдруг сверкнули и налились кровью. Мысль перескочила к Синапу.

Синап не торопился. После второго отказа Метексы выдать за него дочь он внешне смирился, но не упускал из виду свою молодую ахрянку — авось наймется в батраки к Метексе свой, верный человек... И продолжал со своей дружиной нападать на равнинные поместья. Султанские войска постоянно воевали то с австрийцами, то с московитами, времена были смутные, и Синапу казалось, что так будет всегда. Да и кому вздумается искать его в темных лесных трущобах и на утесах Машергидика, чтобы сводить с ним счеты? Здесь командовал он, его знали все, а о мухтаре Кара Ибрагиме покуда никто и не слыхивал.

— Мехмед, сынок мой, — обратилась к нему старуха в выцветшем платке, выйдя на дорогу встречать его. — Мальчик мой тяжко болен. Ты ходил по белу свету, сынок, видел всяких людей, авось аллах надоумит тебя помочь ему!

Синап слез с коня и пошел за женщиной. Склонившись над больным, он расспросил его о болезни. Потом посоветовал женщине, каких трав сварить для мальчика.

Его любили, как спасителя и друга народа, и провожали благословениями.

—Дай тебе аллах добрую и пригожую женку!

Ночами он пробирался в отдаленнейшие места. Ходил и за Чечь, где было небезопасно, где око Кара Ибрагима легко могло выследить его.

В лунные ночи он любил слушать шум реки, в которой когда-то купался; листва буков ласково касалась его, когда он рыскал по лесу. При этом он громко насвистывал, как в те дни, когда батрачил у Метексы. И однажды ночью, уже после вторых петухов, к нему пришла Гюла в условленное место, недалеко от отцовского дома; он подхватил ее к себе на седло и вихрем помчался прочь. Она в страхе дрожала всем телом, прижималась к нему и чуть слышно повторяла:

— Мехмед, Мехмед, бежим скорее...

Он был спокоен, был исполнен твердости, воспитанной жизнью в опасностях, и потому бросил ей грубо, но без раздражения:

— Не бойся, девка, Мехмед Синап ничего не делает наполовину!

Ему нравилось, что она не закрыта чадрой, как ахрянки, что лицо ее, ясное и спокойное, горит огнем желания и привязанности к нему.

В коротком вязаном сукмане [18] Верхнее шерстяное женское платье без рукавов. и белой рубахе, она лежала на его руках как драгоценная добыча и улыбалась. Пестрый сдвинутый назад платочек открывал ее лицо и глаза, и ее тяжелое дыхание словно пьянило Синапа.

— Тятька говорил, что ты опасный человек, — тихо вымолвила она и усмехнулась.

— Да, враг султана. Что еще говорил тебе тятька?

— «Он, говорит, негодяй, султанский недруг. Он, говорит, попадет на виселицу, на кол его посадят, голову его будут носить на шесте», — быстро говорила Гюла, словно торопясь рассказать сразу все. — Мехмед, Мехмед, красавец мой, мне страшно за тебя!

Синап хохотал так громко, что в ущелье раздавалось эхо, и его смех ободрил ее.

— Султан Селим царствует в Стамбуле, а в Чечи хозяин — Мехмед Синап! — сказал он и сам вздрогнул от своих слов, а она теснее прижалась к нему.

Гюла только теперь заметила, что за ними в темноте мчится толпа верховых, верных людей Синапа. Она спросила:

— Куда мы едем?

— В конак Мехмед Синапа.

— Значит, это верно?

— Что?

— Что ты враг султана?

— Кто любит народ, тот не может не ненавидеть султана.

Она вздохнула. Синап впился взглядом в ее глаза, потом сказал:

— Эти дела, девушка, не по твоей части. О них есть кому думать.

Она вспомнила суровое лицо отца, грозившего убить ее, если она не выбросит из памяти Синапа, этого разбойника, которого Кара Ибрагим грозил поймать, как воробья, и отослать его голову паше. Она смутно понимала, что оттуда, с равнины, идет султанская сила, оттуда идут заптии [19] Жандармы. , сборщики податей, курьеры, все нити власти, оплетающей своей паутиной все живое, той власти, перед которою богатеи благоговеют, а обездоленная райя трепещет. И что такое эта голая Чечь с чистыми, как слеза, родниками и обомшелыми камнями, где после зимних метелей едва пробиваются местами колосья тощей ржи и стебли низенькой, дрянной кукурузы?