Стивен Крейн - Алый знак доблести. Рассказы

Впрочем, несмотря на все ее предосторожности, он часто замечал, что она находит его прекраснейшим юношей в мире. Достаточно было посмотреть на ее глаза, загоравшиеся огнем всякий раз, как он совершал что-нибудь особенно замечательное. В таких случаях он мог видеть, какой торжествующий взгляд кидала она на соседа или на любого, кто случайно был рядом. Ему захотелось почаще вызывать такие взгляды. И он испытывал полное удовлетворение, обнаружив и оценив их.

При всем том он не мог понять, почему вслед за подобной сценой мать способна была приказать ему повесить пиджак на крючок у камина, — приказать с таким отчаянием в голосе, словно он проявил небрежность и глупость в единственно важном, в сущности, деле.

— Если ты привыкнешь, тебе будет легче это сделать, чем бросать вещь куда попало, — говорила она. — Когда ты швыряешь пиджак как придется, кто-то должен его поднять, и скорее всего это придется делать твоей бедной старенькой маме. Ты же сам можешь его повесить, стоит только подумать…

Это было нестерпимо. Обычно в таких случаях он поднимался и со злостью вешал пиджак на крючок. Ее правота сводила его с ума.

Он полагал, что любая женщина, имеющая сына с такими прекрасными данными, могла бы пренебречь тем, что он редко вешает свой пиджак на место. Но было невозможно втолковать это обстоятельство его матери. Она была ужасно ограниченной. И он становился угрюмым.

Настало, однако, время, когда, вопреки ее материнскому восхищению, он уже не мог полностью с ней соглашаться. Он радовался, что ей нравится его остроумие. Он пришпоривал себя, делал новые усилия — все ради ее одобрения. Но чаще всего он убеждался, что мать гордится им совсем по-иному, нежели он сам. Она ценила в нем качества, которые говорили ей, что сыну суждено стать незапятнанным и воистину чистым апостолом среди людей, Ей рисовались картины, где он появлялся как добрый гений, благословляемый бедняками, которых он насытил, как человек глубоких мыслей, благоговеющий перед известными личностями, о которых ей довелось прочесть. Ее чествовали как мать такого необыкновенного человека. Эти мечты служили ей утешением. Ими она ни с кем не делилась, ибо знала, что, будучи высказаны, они покажутся смешными. Но она сжилась с ними, и мечты отбрасывали золотистые лучи на ее долгие дни, на ее утомительную работу. На мертвом алтаре своей жизни она зажигала факел надежды на сына.

Джордж, в меру своего понимания, целиком одобрял мать. То были мудрые мысли, и он восхищался ее предвидением. Однако про себя он лелеял более близкие мечты. А в отдаленном будущем он воображал себя человеком, который скрывает под покровом холодности и свою мягкость и свои ошибки, человеком, на которого окружающие, и в особенности женщины, взирают с почтением. Он соглашался с матерью, что когда придет это время, то он, словно брошенный камень, пробьет любые препятствия, встающие на пути прочих людей. И тогда у него появится власть и он с равным наслаждением прольет на нижестоящих и свою щедрость и свой гнев.

Они, те, кто ниже, должны благоговеть. Он же — и это главное — окружит себя тайной. А в настоящем была уйма других помыслов! Джордж начал присматриваться к большому миру, который как бы вращался у него перед глазами. У него появилось острое любопытство к городу, в сложной жизни которого он участвовал.

Тут, в этом городе, все было непроницаемой тайной. Тут была смесь множества соблазнительных красок. И он мечтал постигнуть до конца тайну города, чтобы с открытыми глазами подойти к его величайшим чудесам, включиться в его могучую жизненную поступь, узнать его пороки. Он мечтал о понимании, которое несет в себе самом награду — восхитительное положение человека с опытом. Он вспоминал Джонса. Разве мог он не любоваться человеком, который знал так много барменов?

Во всех мечтах Келси неизменно участвовала некая неопределенная женщина. По правде сказать, он не представлял себя в роли жениха. Нет, он воображал себя выше, утонченнее и опаснее — таким он рассчитывал стать. В сценах, навеянных чаще всего живописью, этот «образ» сопровождался ухаживанием, гордыми выходками, обманами — целая драма, изумительно расцвеченная пурпурными блестками.

В этой драме он оставался ледяным, сдержанным; но она, девушка-мечта, была охвачена дикой, стремительной страстью. В конце концов он заставлял ее высказать свои чувства перед людьми, и те удивлялись его спокойствию. Их бесконечно поражало, как он остается холодным перед этой великолепной, несравненной женской любовью. Она вымаливала его расположение, как комнатная собачка, но он умел сдерживать проявление своих чувств, и никто не догадывался об его глубокой и преданной любви. Когда-нибудь, в критический момент, он решит открыться… В этих долгих мечтаниях присутствовали обычные аксессуары: дома, похожие на замки, обширные поместья, слуги, туалеты…