Редьярд Киплинг - Книги джунглей

— Иди, сынок! — позвала она.

И Маугли, выйдя на свет, взглянул в лицо Мессуа, той женщины, которая была добра к нему и которую он спас когда–то от человечьей стаи. Она постарела, и волосы у неё поседели, но глаза и голос остались те же. Как все женщины, Мессуа думала, что найдёт Маугли таким же, каким оставила, и удивлённо подняла глаза от груди Маугли к его голове, касавшейся притолоки.

— Мой сын… — пролепетала она, падая к его ногам. — Но это уже не мой сын, это лесное божество! Ах!

Он стоял в красном свете масляной лампы, высокий, сильный, красивый, с ножом на шее, с чёрными длинными волосами, разметавшимися по плечам, в венке из белого жасмина, и его легко было принять за сказочное божество лесов.

Ребёнок, дремавший на койке, вскочил и громко закричал от страха. Мессуа обернулась, чтобы успокоить его, а Маугли стоял неподвижно, глядя на кувшин и горшки, на ларь с зерном и на всю людскую утварь, так хорошо ему памятную.

— Что ты будешь есть или пить? — прошептала Мессуа. — Это всё твоё. Мы обязаны тебе жизнью. Но тот ли ты, кого я называла Натху, или ты и вправду лесной бог?

— Я Натху, — сказал Маугли, — и я зашёл очень далеко от дома. Я увидел этот свет и пришёл сюда. Я не знал, что ты здесь.

— После того как мы пришли в Канхивару, — робко сказала Мессуа, — мой муж поступил на службу, и мы получили здесь немного земли. Она не такая хорошая, как в старой деревне, но нам вдвоём не много надо. Англичане пообещали нам защиту от тех, кто хотел нас сжечь. Ты помнишь?

— Помню.

— Но когда они наточили лезвие своего Закона и мы пошли в деревню к злым людям, — мы не нашли её.

— И это я помню, — Маугли коротко втянул воздух. — А где же тот человек, что так испугался в ту ночь?

— Вот уже год, как он умер.

— А этот? — Маугли указал на ребёнка.

— Это мой сын, что родился две зимы назад. Если ты бог, подари ему Милость Джунглей, чтобы он оставался невредимым среди твоего… твоего народа, как мы остались невредимы в ту ночь.

Она подняла ребёнка, и тот, забыв о своём страхе, потянулся к ножу, висевшему на груди Маугли. Маугли бережно отвёл в сторону маленькие руки.

— А если ты Натху, которого унёс тигр, — с запинкой продолжала Мессуа, — тогда он твой младший брат. Благослови же его, как старший.

— О-хэ! Что значит такое слово — «благослови»? Я не лесной бог и не его старший брат, и — о мать моя, на сердце у меня тяжело!

Он вздрогнул и опустил ребёнка.

— Ну что же, — сказала Мессуа, бренча горшками, — ведь ты всю ночь бегал по болотам. Конечно, ты надышался лихорадкой.

Маугли улыбнулся при мысли, будто что–нибудь в джунглях могло повредить ему. А Мессуа говорила:

— Я разведу огонь, и ты напьёшься горячего молока. Сними жасминовый венок, он пахнет слишком сильно для такой маленькой комнаты.

Маугли сел, бормоча что–то, пряча лицо в ладонях. Он был во власти странных и незнакомых чувств, точь–в–точь как если бы отравился: кружилась голова и слегка подташнивало. Он пил тёплое молоко долгими глотками, а Мессуа время от времени поглаживала его по плечу, не будучи вполне уверена, её ли это сын Натху или какое–нибудь чудесное божество джунглей, но радуясь уже тому, что он жив.

— Сынок, — сказала наконец Мессуа, и её глаза блеснули гордостью, — кто–нибудь уже говорил тебе, что ты красивее всех на свете?

— Что? — отозвался Маугли, ибо, разумеется, никогда не слыхал ничего подобного.

Мессуа ласково и радостно засмеялась. Ей довольно было взглянуть на его лицо.

— Значит, я первая? Так и следует, хотя редко бывает, чтобы сын услышал от матери такую приятную весть. Ты очень красив. Я в жизни не видывала такой красоты. Маугли вертел головой, стараясь оглядеть себя через плечо, а Мессуа снова рассмеялась и смеялась так долго, что Маугли, сам не зная почему, начал смеяться вместе с ней. Ребёнок перебегал от одного к другому, тоже смеясь.

— Нет, не насмехайся над братом, — сказала Мессуа, поймав ребёнка и прижимая его к груди. — Если ты вырастешь хоть вполовину таким же красивым, мы женим тебя на младшей дочери князя, и ты будешь кататься на больших слонах.

Маугли понимал едва одно слово из трёх в её разговоре. Тёплое молоко усыпило его после сорокамильного пробега, он лёг на бок, свернулся и через минуту уснул глубоким сном, а Мессуа откинула волосы с его глаз, накрыла его одеялом — и была счастлива. По обычаю джунглей, он проспал конец этой ночи и весь следующий день, потому что чутьё, никогда не засыпавшее вполне, говорило ему, что здесь нечего бояться. Наконец он проснулся, сделав скачок, от которого затряслась хижина: прикрытый одеялом, он видел во сне ловушки. Остановившись, он вдруг схватился за нож, готовый биться с кем угодно, а сон ещё глядел из его расширенных глаз.