Гилберт Честертон - Возвращение Дон Кихота

– Не уверен, что он висит на витрине, – сказал Мэррел, – но где-нибудь да найдется миллионер, который хочет на нем заработать.

– Вот что, Дуглас, – воскликнула Оливия. – Вы любите всякие пари. Я покажу вам этот алый цвет, вы сравните его с моими красками, а потом пойдите и попробуйте купить такую краску, как в книге.

– А… – растерянно промолвил Мэррел. – Да, да… Рад служить.

Нетерпеливая Оливия влетела в библиотеку, не дожидаясь помощи библиотекаря, все еще глядевшего вдаль светлым, сияющим взором. Она вытащила тяжелый том с одной из нижних полок и раскрыла его на изукрашенной странице. Буквы словно ожили и поползли золотыми драконами. В углу было многоголовое чудище из Апокалипсиса, и даже легкомысленный Мэррел почувствовал, что оно сияет сквозь века алым светом чистого пламени.

– Вы хотите, – сказал он, – чтобы я изловил вам в Лондоне этого зверя?

– Я хочу, чтобы вы изловили эту краску, – сказала дама. – Вы говорите, что в Лондоне можно достать все, так что вам не придется далеко ходить. На Хеймаркет [37]некий Хэндри продавал как раз такую, когда я была маленькой. А теперь я нигде не найду нежного оттенка, который знали в четырнадцатом веке.

– Я сам не так давно писал красной краской, – скромно сказал Мэррел, – но нежной она не была. Красный – цвет двадцатого века, как галстук у Брейнтри. Я, кстати, говорил с ним о галстуке…

– Брейнтри! – гневно воскликнула Оливия. – Он что, вместе с вами кутил всю ночь?

– Не могу сказать, чтобы он был веселым собутыльником, – виновато ответил Мэррел. – Эти красные революционеры плохо разбираются в красном вине. Да, а может, мне лучше найти для вас вино? Принесу вам дюжину портвейна, дюжины две бургундского, кларету, кьянти, испанских вин – и получим этот самый цвет. Смешивая вина, как смешивают краски, мы…

– Что делал мистер Брейнтри? – не без строгости спросила Оливия.

– Учился, – добродетельно ответил Мэррел. – Проходил дополнительный курс, непредусмотренный вами. Вы говорили, его надо ввести в свет, чтобы он послушал споры о неведомых ему вещах. Того, что мы слышали в «Свинье и Свистке», он и точно не ведал.

– Вы прекрасно знаете, – довольно сердито возразила она, – что я не имела в виду этих ужасных мест. Я хотела, чтобы он поспорил с умными людьми…

– Дорогая Оливия, – мирно сказал Мэррел, – неужели вы не поняли? В таких спорах Брейнтри общелкает кого угодно. Он в десять раз яснее видит то, что видит, чем ваши культурные люди. Читал он столько же, и помнит все, что читал. Кроме того, он способен сразу проверить, верно что-нибудь или нет. Быть может, его критерий ложен, но он применяет его и получает результаты. А мы… неужели вы не чувствуете, как у нас все туманно?

– Да, – сказала она уже не так колко. – Он знает, чего хочет.

– Правда, он не всегда знает, чего хотят другие, – продолжал Мэррел, – но в нас-то он разбирается. Неужели вы действительно ждали, что он стушуется перед Уистером? Нет, Оливия, нет, если вам надо, чтобы он стушевался, вы бы лучше пошли с нами в «Свинью и Свисток»…

– Я никого не хотела унижать, – сказала она. – Вам не следовало водить его в такое место.

– А как же я? – жалобно спросил Мэррел. – Как же моя нравственность? Разве меня не стоит воспитывать? Разве мою бессмертную душу не нужно спасать? Почему вам безразлично, не испорчусь ли я в «Свинье и Свистке»?

– Всем известно, – сказала она, – что на вас такие вещи не действуют.

– У них красный галстук, – размечтался Мэррел, – а у нас, демократов, красный нос. От Марсельезы – к балагану! Пойду-ка я поищу в Лондоне истинно алый нос, не розовый, не малиновый, не какой-нибудь лиловый и не вишневый, заметьте, а такой самый, четырнадцатого века…

– Найдите краску, – сказала Оливия, – и красьте нос кому хотите. Лучше всего – Арчеру.

Пришло время познакомить долготерпеливого читателя с пьесой о трубадуре Блонделе, без которой не было бы и романа о возвращении Дон Кихота. В пьесе этой трубадур покидает даму сердца, почему-то – без объяснений, и она ревнует, полагая, что он отправился в Европу, чтобы служить другим дамам. На самом же деле он из чисто политических соображений собрался служить высокому и бравому мужчине. Мужчину этого, то есть короля Ричарда I, играл достаточно высокий и бравый майор Трилони, дальний родственник мисс Эшли, один из тех людей, встречающихся в высшем свете, которые умеют играть, хотя едва умеют читать и совсем не умеют думать. Он был покладист, но очень занят, и к репетициям относился небрежно. Политические же соображения, побудившие трубадура служить ему, отличались неправдоподобным и даже раздражающим бескорыстием. Чистота их граничила с извращенностью. Мэррел не мог слышать спокойно, как самоубийственно-бескорыстные фразы слетают с уст Арчера. Словом, Блондель, исполненный преданности королю и любви к Англии, страстно желал вернуть Англии короля. Он спал и видел, как король наведет в королевстве порядок и разоблачит козни Иоанна [38]– присяжного, полезного и перетрудившегося злодея исторических повестей.