Роберт Стивенсон - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады

Он неуклюже поднялся. Мужество совсем ему изменило, иначе мне бы, пожалуй, все-таки несдобровать, а я, глядя на него, колебался, и, право же, не без оснований. То был закоренелый предатель: он пытался меня убить, и я сперва взял над ним верх, а потом изобличил и оскорбил его. Разумно ли оставаться в его власти? С его помощью я, конечно, буду продвигаться быстрей, но путешествие мое, конечно, станет куда менее приятным, и совершенно очевидно, что оно будет много опаснее. Короче говоря, я бы тут же умыл руки и распростился с ним, если бы не соблазн увидеть французских офицеров: ведь я знал, что они в двух шагах от меня, и, вполне естественно, мне не терпелось встретиться со своими соотечественниками. Но для этого прежде всего следовало пойти на мировую с мистером Фенном, что было не так-то просто. Для того, чтобы между двумя людьми могла завязаться дружба, каждый должен чем-то поступиться ради другого, а чем я тут мог поступиться? И что я о нем знал? Только то, что он заведомый негодяй, глупец и попросту отребье?

— Что ж, — заговорил я, — история вышла прескверная, и вспоминать ее, я думаю, вам не доставит особого удовольствия; да сказать по правде, я и сам рад бы забыть о ней. Так попытаемся забыть. Вот вам ваш пистолет, он дурно пахнет; суньте его в карман или где он там у вас хранился. Держите! А теперь давайте встретимся как ни в чем не бывало, будто в первый раз... Здравствуйте, мистер Фенн! Рад с вами познакомиться. Мне посоветовал к вам обратиться мой родич виконт де Сент-Ив.

— Вы это всерьез? — воскликнул он. — Вы и впрямь готовы скинуть со счетов нашу небольшую стычку?

— Ну, разумеется! — отвечал я. — Вы показали себя храбрым малым; можно не сомневаться, что в решающую минуту вам все нипочем. По этой маленькой стычке о вас ничего худого не скажешь, разве что сила ваша уступает вашему мужеству. Просто вы человек уже не первой молодости, вот и все.

— Бога ради, сэр, не выдайте меня виконту, — взмолился Фенн. — Я и впрямь малость напугался, но это только слова, сэр, сгоряча чего не сболтнешь... и забудем про это.

— Разумеется, — успокоил я его. — Совершенно с вами согласен.

— А из-за виконта мне почему неспокойно, сэр, — продолжал он, — как бы его не склонили чего решить второпях. Дело-то ведь мое денежное, лучше и не надо, только вот тяжелое, сэр... куда уж тяжелей. Оно меня состарило раньше срока. Сами видели, сэр, ноги у меня теперь совсем никуда. Ноги не держат и задыхаюсь — вот оно, мое слабое место. А в вас-то я ни чуточки не сомневаюсь, сэр; вы ведь настоящий джентльмен и не захотите ссорить друзей.

— Ну, разумеется, вы совершенно правильно меня поняли; я полагаю, мне незачем докладывать виконту о таких пустяках.

— И не взыщите за такую смелость, этим вы ему только угодите! — сказал он. — Я вас теперь век не забуду. Не желаете ли кружечку домашнего пивца? С вашего позволения! Вот сюда пожалуйте, я вам всей душой благодарен... всей душой рад услужить такому джентльмену, сэр, вы ж родня нашему виконту, знатный род, тут и впрямь есть чем гордиться! Осторожней, сэр, здесь ступенька. Надеюсь, виконт здоров? И мусью граф тоже?

О господи! Этот гнусный негодяй еще не успел отдышаться после яростного нападения на меня и, однако, уже льстил и фамильярничал, точно старый слуга, пестовавший меня с пеленок, уже пытался мне угодить разговором о моем знатном родстве!

Я прошел за ним через весь дом на задний двор, где возница под навесом мыл повозку. Он, должно быть, слышал выстрел. Он просто не мог не слышать: пистолет был лишь немногим меньше мушкетона, полностью заряжен и прогремел, что хорошая пушка. Возница слышал выстрел и оставил его без внимания, а теперь, когда мы появились из двери черного хода, на мгновение поднял голову, побледнел, и лицо его предательски выразило его чувства столь же недвусмысленно, как самая откровенная исповедь. Этот мерзавец ожидал увидеть одного Фенна; он ждал, что его позовут исполнить роль могильщика, которую я еще прежде отвел ему в моем воображении.

Не стану утруждать читателя подробным описанием моего визита в кухню: ни тем, как мы подогревали пиво с пряностями, и, кстати сказать, отлично подогрели, ни тем, как сидели и беседовали. Фенн — точно старый, верный, любящий вассал, а я... что ж, я так был восхищен его бесстыдством, что и передать не могу, и в скором времени это восхищение победило мою недавнюю враждебность. Сей редкостный плут мне даже полюбился. Его апломб был столь величествен, что я уже находил в этом негодяе своеобразную прелесть. Мне еще не доводилось встречать такого законченного мошенника; его подлость была столь же необъятна, как его брюхо, и в глубине души я полагал, что он столь же мало в ответе за одно, как и за другое. Он удостоил меня высшей откровенности — пустился рассказывать свою жизнь; поведал мне, что, несмотря на войну и на высокие цены, ферма никак себя не оправдывала; что «тут вдоль большака местность вся сырая да холодная», что ветры, дожди, времена года — все «как нарочно перепуталось»; что миссис Фенн больше нет в живых. Вот уже скоро два года как она померла. «А уж какая замечательная женщина была моя старуха, сэр, прошу прощения за такую похвальбу», — прибавил он в приступе смирения. Короче говоря, он дал мне случай наблюдать Джона Буля, если можно так выразиться, во всем его неприглядном естестве: алчный ростовщик, вероломный лицемер, и все эти свойства доведены до крайних пределов, — так что и небольшая встряска и волнение из-за нашей стычки в прихожей вполне того стоили.