Илья Чернев - Семейщина

Никишка только что вышел из вагона, лицо его хранит следы многодневной пыльной работы и еще не отлетевшего сна. Он пахал ночь напролет, на рассвете сдал трактор сменщику Андрюхе, а сам забрался в вагончик, еле успел стащить с ног бурые от земли ичиги — и рухнул на прикрытые потником жесткие нары. Сон пришел внезапно, сразу, легкий и неодолимый. Тут уж недосуг было ополоснуться водою, переодеться, и оттого он сейчас такой грязный: блуза и штаны лоснятся от лигроина, пахнут нефтью, пылью и потом… Руки и лицо заскорузли от жирной грязи…

Из-под козырька ладони, щурясь от яркого полуденного солнца, Никишка оглядывает продолговатый вырез на зеленой спине Тугнуя, — много ли напахал Андрюха, не перегнал ли, чего доброго, его?

Широкое рябое лицо трогает улыбка. Никишка доволен. «Куда там догнать ему! — радуется он. — Со мною не вдруг-то потягаешься!»

Хвастливые мысли разгораются у него с внезапной силой. Да он и не хвастает: он самый знатный тракторист на деревне, — это же факт; он самый ловкий и сметливый, самый понятливый в МТС, у него еще ни разу не было поломок, а по части экономии горючего он может потягаться с самим Козловым, старейшим лучшим трактористом в районе, — все это факты, все это так и есть.

Весело насвистывая, Никишка разводит костер, ставит на огонь чугунок с водою: сейчас он напьется чаю. Работай с ним Грунька, не пришлось бы ему возиться. Она всегда кашеварила, поила, кормила его. Теперь доводится все делать самому: полтора уж месяца, как Грунька сдала свою смену другому… родила… отдыхает… Эх, и славный родился у них наследник Петрунька!

Сегодня так легко на сердце, так ласково, совсем по-летнему, светит солнце, а главное, так много и хорошо работал он, Никишка, ночью.

Ночь действительно была необычайная. Теперь-то что — снова налито силой тело после крепкого сна, снова паши хоть десять часов подряд! А тогда, ночью, голова висла набок, нос норовил клюнуть в баранку. И темная же была ночь! Пришлось пахать наугад. Фары вырубали во тьме узенькую тусклую световую дорожку — с борозды как будто не собьешься, но все же… наугад, а нужно настоящее качество! Пригнувшись вбок, он следил, ровно ли идет земля из-под плугов, не чудит ли машина в борозде, не остаются ли огрехи. Это было утомительно, пот заливал глаза, фонарик позади трактора давал так мало света, что приходилось все время напрягать глаза. Неопытной прицепщице он не доверял… Толстые слои суглинка, медленно переворачиваясь, казалось лились спокойной, ровной рекой, и конца-краю ей не было. У него начинало рябить в глазах, он припадал головою на руль и на самую короткую минуту погружался в сон… Девушка окликала его с прицепа…

«Да, трудная была ночь, что и говорить!» — горделиво подумал Никишка.

Малолетком ездил он, бывало, с отцом на покос, его заставляли изредка помогать взрослым. Из самолюбия, из упрямства, боясь насмешек, он махал тяжелой литовкой от восхода солнца до звезд, не хотел отставать от других. От этого ныла потом спина, шея, горели в красных волдырях руки, — маета была, не работа!

— Вот так же и нынче было, как на покосе, — вслух произнес Никишка.

Ранним утром, сдав трактор сменщику, он пробежался по вспаханному клину и при неверном свете едва занявшегося дня удостоверился, что качество его пахоты — что надо…

Вода в чугунке начинала вскипать. Под бугром чуть слышно, но безостановочно тарахтит трактор. Андрюха, видно, торопится до смены напахать как можно больше. «Дай бог половину моего…» — усмехнулся Никишка.

— Однако пора и чаевать, — сказал он и, подхватив чугунок, пошел к вагончику…

Никишка неделями не появлялся в деревне: у трактористов сейчас самая горячая пора — зяблевая пахота. Время от времени из дому приходила с харчами Грунька. Она приносила в холщовом засаленном мешке туес сметаны, туес масла, кусок сала, два-три каравая ржаного хлеба, калачи, перья зеленого лука… Любовно собирала харч на пашню Ахимья Ивановна, всего клала вдоволь.

— Богатая пища, — развязывая мешок, улыбался Никишка, он вытаскивал стегнышко вяленого мяса. — Добро! Станем счас суп варить… А табаку в кооперации взяла?

Грунька молча протягивала ему пачку махорки.

— Только всего?

Тогда Грунька расстегивала на груди кофту, и в подол к ней падали одна за другою тугие желтые пачки.

— Пошто же всё? — деланно обижалась она. — У, табакур греховодный!

— То-то, я смотрю, у тебя в этих местах подсыпало будто… Оба смеялись молодо и счастливо.