Герман Гессе - Из ранних рассказов

При этом в сердце своем черт все более печалился. В том, что Бог относился к нему иначе, нежели к Павлу, он мог удостовериться, так как ворон с хлебом насущным, который прежде прилетал к отшельнику, больше не показывался. А ведь полевой черт сам видел, как ворон приносил святому Антонию два хлеба. Конечно, в пещере оставалось Евангелие, но полевой черт читать не умел. В иные мгновения, когда он до изнеможения стоял на коленях и призывал Господа, то чувствовал, что начинает смутно догадываться о сущности Бога и о его блаженстве, но вполне его познать все же никак не мог.

Тогда вспомнились ему слова Павла, что было бы блаженством умереть ради Бога, и он решил умереть. Но ему никогда не доводилось видеть, как умирают ему подобные, и сама мысль о смерти страшила его и печалила. Все же он оставался при своем рвении. Более не пил и не ел и проводил день и ночь на коленях, с именем Господа на устах.

И он умер. Так он и умер, на коленях, как некогда и отец Павел. И за несколько мгновений до смерти с изумлением увидел прилетевшего к нему ворона с хлебом, как это бывало в дни жизни святого, и тотчас в великой радости понял это знамение: Господь принял его жертву и избрал его для блаженства.

Вскоре после его смерти в той части пустыни снова появились святые паломники и захотели там обосноваться. Они обнаружили труп, который в рубище на коленях прислонился к скале, и, когда они заметили, что это покойник, решили похоронить его по-христиански. Вырыли небольшую могилу, так как мертвец был невелик телом, и стали молиться.

Когда же они подняли труп, чтобы положить его в могилу, то оказалось, что под его спутанными волосами скрываются рожки, а под одеждой из листьев — козлиные копыта. Тогда возопили они громко и пришли в ужас от этой, как им показалось, коварной издевки зла. Они бросили мертвеца и бежали, не переставая творить молитвы, прочь оттуда.

1905

Прохладный свежий вечер, сыро, бесприютно, ранние сумерки. По крутой улице, затем по глинистой лощине я спустился с горы и, наконец, озябший, одиноко застыл на берегу озера. Туман сползал с холмов, дождь прошел, капали лишь отдельные капли, еще гонимые ветром.

У берега лежала лодка-плоскодонка, наполовину вытянутая на гальку. Она была в хорошем состоянии, свежеокрашенная, сухая внутри, и весла казались совсем новыми. Рядом стояла сторожевая будка из еловых досок, она была не заперта, внутри не было никого. У дверного косяка висел старый латунный рожок, прикрепленный тонкой цепочкой. Я попытался подуть в него. Послышался жесткий, сердитый звук и тут же лениво увял. Я подул еще раз, сильнее и дольше. Затем сел в лодку и стал ждать, не придет ли кто.

Вода в озере чуть заметно колыхалась. Редкие волны с легкими шлепками бились о тонкие борта лодки. Я несколько озяб, мне пришлось плотно завернуться в широкий, промокший под дождем плащ, я сунул руки под мышки и стал смотреть на озерную гладь.

Небольшой остров, похожий на застывшую в середине озера скалу, чернел, выступая из свинцовой воды. Будь он моим, я бы соорудил на нем квадратную башню с несколькими комнатами. Спальня, общая комната, столовая и библиотека.

Потом бы я поселил там сторожа, чтобы он следил за порядком и каждую ночь в верхней комнате держал свет зажженным. А я бы продолжал странствовать, но знал бы всегда, что в любое время где-то меня ждут убежище и покой. В дальних странах я стал бы рассказывать молодым женщинам о своей башне на озере.

— А сад там есть? — спросит, возможно, одна из них.

И я отвечу:

— Даже не знаю — давно там не был. Хотите, вместе туда поедем?

Она засмеется, и взгляд ее светло-карих глаз вдруг изменится. Хотя, возможно, глаза у нее будут голубыми или черными, лицо и шея — загорелыми, а платье — бордовым с меховой отделкой.

Если бы только не было так прохладно! Во мне все больше поднималась досада.

Что мне до этого черного скалистого острова? Он до смешного мал, немногим больше кучки птичьего дерьма, и на нем вообще ничего не построишь. Да и зачем, простите? И какая разница, будет ли юная дама, придуманная мною, и которой я, возможно, если бы она вдруг появилась, показал бы мой замок на острове, обладай я им в самом деле, какая разница, будет ли эта девушка блондинкой или брюнеткой, и станет ли она носить платье с меховой отделкой, с кружевами или самой обычной каймой? Или, может, обычная кайма — слишком просто?

Боже упаси, я бы отдал все оборки из меха, башню и остров, лишь бы обрести покой. Картины угрюмо теснились в моем воображении, досада не покидала меня, только росла.