Рене Баржавель - Девушки и единорог

Карета Джона остановилась у подножья большой круглой лестницы.

Сэр Джонатан смотрел из окна второго этажа, как его сын поднимается по каменным ступеням. Без головного убора, в плаще табачного цвета, жемчужно-серых панталонах и белых перчатках, в правой руке он держал тонкую трость с круглым набалдашником из слоновой кости, а в левой цилиндр, который снял через несколько шагов, войдя в прихожую.

Он постарался соблюсти последний крик лондонской моды чтобы показать уважение к родителям.

Сэра Джонатана поразило большое сходство Джона с матерью в дни перед свадьбой. Тонкий, гибкий, изящный, как она. Такое же открытое интеллигентное лицо. От юной Элизабет к этому времени остались лишь воспоминания, которым трудно было поверить, так сильно она потолстела. Она с трудом передвигалась на опухших и сильно болевших ногах.

Сидя в малом салоне, она прислушивалась к приближающимся быстрым шагам сына и улыбалась от счастья. Но в этот момент раздался громкий голос сэра Джонатана, окликнувшего сына с площадки верхнего этажа. Джон остановился, потом обернулся и стал быстро подниматься наверх. Сэр Джонатан ожидал, стоя над лестницей. Джон поднимался к отцу, не сводя с него взгляда. Он остановился, когда между ними оставалось несколько ступенек.

— Джон, — сказал сэр Джонатан, — я позвал вас, чтобы сообщить о случившемся. Гринхолл распродается, у меня нет денег, и вы ничего не унаследуете. Вам нужно подумать, как вы будете зарабатывать себе на жизнь.

— Хорошо, отец, — ответил Джон.

Зиму он провел на острове со своей семьей и вернулся в Англию только в марте. Отцу удалось сохранить особняк в Лондоне, в его владении остался также остров Сент-Альбан. Через неделю после отъезда Джона умерла его сестра Анна.

Эти два события оставили глубокий след в душе Элизабет. Она часто заходила в круглую комнату, где Джон появился на свет и где пустовали две большие кровати; сэр Джонатан и она теперь занимали две небольших отдельных комнаты. Она садилась в кресло, скрипевшее под ее весом, и оставалась здесь до вечера, наблюдая, как переплетение потерявших листву ветвей тянет все выше и выше к небу свои еще не распустившиеся почки, и только надвигающаяся ночь медленно заволакивает темнотой их неподвижный жест.

Время от времени она негромко стонала, полностью отдаваясь своему горю, повторяя: «Боже мой! Боже мой!» Такое она позволяла себе только оставаясь в одиночестве.

Джон начал работать в банке, имевшем обязательства перед семьей лорда Веллингтона. Очень быстро выяснилось его полное невежество в финансовых делах. Тем не менее, хотя его и не уволили, ему самому быстро наскучила возня с деньгами. Он уволился и занялся преподаванием греческого языка в школе для европейской молодежи, приехавшей в Лондон, чтобы научиться говорить, одеваться и вести себя по-английски. Платили ему немного, но и забот у него было мало.

У директора колледжа был брат, о котором преподаватели знали только то, что он копался в песках где-то в Малой Азии. Джон познакомился с ним, когда тот вернулся из Месопотамии, высушенный солнцем, словно мумия. Археолог привез с собой несколько ящиков, заполненных глиняными табличками с загадочными значками. Он свалил их на чердаке заведения, и Джон помог ему разобрать таблички и разложить их по полкам. Фантастическая письменность, казалось, состоявшая исключительно из надстрочных значков и запятых, заставила Джона задуматься о том, что кроме Англии с Ирландией и его времени существуют другие страны, иные времена и многое другое. В один миг его скудный внутренний мир лопнул, словно воздушный шарик. Когда он держал в руках табличку, значки на которой выглядели удивительно свежими, ему казалось невозможным, что человек, выдавивший эти значки на сырой глине, умер шесть тысяч лет назад. А когда он смотрел на полки, заваленные сотнями табличек, ему казалось, что он слышит гомон восточной толпы, но не понимает ни единого слова, кроме своего имени. И ему очень хотелось пообщаться с называвшими его по имени людьми.

Расшифровать надписи на табличках никому не удалось. Раздобывшему их брату директора надоело копаться в песке, и он, решив сменить профессию, отправился в Гималаи, задавшись целью залезть на самую высокую вершину. Перед отъездом он подарил свои глиняные сокровища Британскому музею.

Джон не смог расстаться с загадочными табличками и вместе с ними перебрался в музей. Днями напролет он занимался их систематическим описанием. На столе у него скопились горы бумажных страниц с тщательно скопированными надписями с табличек, каждая из которых получила свой номер. Он сравнивал их друг с другом, а также с текстами на персидском, арабском, греческом и древнееврейском языках. Ему пришлось выучить древнееврейский и арабский языки и значительно усовершенствоваться в греческом и латинском. В тридцать лет он наполовину облысел и обзавелся небольшой рыжеватой бородкой. Он влачил мрачное существование в своем лондонском доме, большинство комнат которого никогда не открывалось. Отец обеспечивал его деньгами на двух слуг, но питался он хуже, чем они.