Рене Баржавель - Девушки и единорог

Джонатан к этому времени превратился в высокого сильного мужчину, внешностью напоминавшего античного героя. Ирландия вернула ему здоровье. Его волосы с рыжеватым оттенком были уложены в романтическую прическу, оставлявшую открытым высокий благородный лоб. Взгляд зеленых глаз казался одновременно дерзким, веселым и доброжелательным, нос был прямым и тонким, рот чувственным и своевольным. Его лицо обрамляли пышные бакенбарды, такие же рыжеватые, как и шевелюра. Он хорошо одевался, любил лошадей и все прочее, что позволяло ему и окружавшим его людям радоваться жизни. Весной 1825 года его посетил Клинтон Хайд, бывший сокурсник по Кембриджу, приехавший в Гринхолл с женой. Его сопровождала сестра Элизабет, светловолосая девушка семнадцати лет, прекрасная, словно спелый колос. Едва увидев ее, Джонатан вспыхнул всепоглощающей любовью, как вязанка еловых веток. Он знал, что расставание с возлюбленной даже на один день будет для него невыносимым. Поэтому он отправился вместе с Элизабет и ее братом в Англию, чтобы попросить ее руки у отца. После свадьбы он вернулся в Гринхолл с молодой женой. Элизабет, в свою очередь полюбившая Джонатана, была захвачена, словно вихрем, этим человеком, и первое время ей было даже немного страшно. Вскоре она тоже полюбила Ирландию и всегда сопровождала мужа в поездках по стране, несмотря на ветер, туман и дождь. Из поездок она возвращалась усталой, но счастливой. Иногда ей казалось, что она с трудом выносит жизнь с таким мужем, его любовь и эту необычную страну. А однажды вечером Джонатан услышал, что она кашляет точно так, как кашляла его мать, когда он был совсем ребенком.

Было 5 часов утра. Начинался необычно ясный день без единого облачка на небосклоне, и его сполна использовало солнце. Летом в графстве Донегол, на севере Ирландии, можно читать без лампы даже в десять часов вечера, а в два часа ночи опять светло, как днем. Джонатана разбудили любовь и беспокойство. Приподнявшись на локте, он любовался спящей Элизабет. Она свернулась клубком, словно котенок, в кровати с единорогами, тогда как Джонатан спал в соседней постели. Накануне вечером, вернувшись из Англии, он представил жену родителям, большие портреты которых висели рядом в салоне Гринхолла. Художник изобразил их молодыми, когда им было столько же лет, сколько сейчас Джонатану. Взяв жену за руку, он подошел с ней к портретам и сказал, обращаясь к ним:

— Это Элизабет, моя жена.

Элизабет вскрикнула от неожиданности, потому что эй почудилось, что лица на портретах улыбнулись. Так или иначе, но Джонатан понял, что его родители, такие красивые, такие молодые, приняли его жену и полюбили ее.

Потом он показал жене их спальню. Комнату заливал лунный свет, проникавший через два окна с раздвинутыми шторами и танцевавший на кружевах между облаками и ветром.

Возле кровати горела свеча в подсвечнике.

Молодая служанка, сопровождавшая хозяев, держа в руке светильник, освещавший им путь, поклонилась и бесшумно исчезла, оставив свечу на столике. Она выглядела взволнованной, но Джонатан и Элизабет этого не заметили. Они молча стояли посреди комнаты, держась за руки, растерянно оглядываясь и прислушиваясь непонятно к чему.

Слева через приоткрытое окно доносилось щебетание ночных пичуг. Совсем рядом с домом заливался соловей, время от времени замолкавший, чтобы прислушаться к другим соловьям, певшим немного в стороне от дома и гораздо дальше, в чаще заброшенного сада. Голоса самых далеких певцов доносились все тише и тише, и в конце концов их пение тонуло в тишине. К концерту хрустальных голосов добавлялось, не смешиваясь с ним, негромкое щебетанье каких-то других птиц, названия которых были неизвестны Джонатану. Это были большие птицы с черной спинкой и голубой грудкой, обосновавшиеся на самых высоких деревьях, где они перекликались друг с другом, обмениваясь дневными впечатлениями.

Время от времени сонный ветер с длинным тяжелым вздохом бросал в комнату запах шафранных азалий, к которому примешивались ароматы жасмина и гвоздики. Это были влажные и теплые ароматы, одновременно нежные и сильные, к которым добавлялись запахи земли, моря, жизни.

Элизабет прошептала:

— Как это прекрасно…

И тогда Джонатан сделал то, на что не осмеливался в Англии даже в вечер их свадьбы: он принялся освобождать жену от одежды. Удивленная и взволнованная, она неподвижно стояла посреди комнаты; он же медленно перемещался вокруг нее. При этом ухитрился прищемить себе палец какой-то застежкой и запутаться в многочисленных шнурках. Элизабет засмеялась и стала помогать ему. Вскоре, когда она продолжала терять одну за другой свои многочисленные оболочки, они смеялись уже вдвоем.