Лао Шэ - Сказители

Густые черные блестящие волосы она заплетала в две маленькие косички, перевязывала яркими цветными лентами и оставляла их на груди или закидывала назад.

Сюлянь еще предстояло подрасти. В туфлях из черного шелка с вышитыми на них белыми цветами она казалась еще меньше и ниже ростом. Ходила она плавно и легко, даже слишком легко, отчего походка казалась немного неуверенной. Ее лицо, косички и фигура ничем особенно не выделялись среди обыкновенных четырнадцатилетних девочек. Разве что в походке порой проглядывала особая пластичность, по которой можно было определить, что она актриса. Вот и сейчас, несмотря на используемые для выступлений вышитые туфли, она была одета в простой китайский халат темно-синего цвета.

Стояла нестерпимая жара. Ее косы были закинуты назад и даже не прихвачены бантами. Пот смыл с лица пудру, обнажив нежную кожу цвета слоновой кости. Щеки раскраснелись от жары и были ярче, чем румяна.

Огромные черные глаза с жадным любопытством разглядывали берег: зеленые мандарины, белый вареный рис, маленьких лошадок каштанового цвета и навесы из бамбука и тростника. Все эти вещи были ей в диковинку, интересны и трогательны. Так хотелось спрыгнуть на берег, купить мандаринов, поездить верхом на странного цвета лошадках! Чунцин казался ей сказочным городом. Кто бы мог подумать, что здесь лошадки меньше осликов, а мандарины продаются совершенно зелеными!

Некоторые семьи уже отдыхали под навесами. Ее внимание привлек на время пухленький голый карапуз. Она забыла о жаре, забыла все свои мелкие неприятности, хотелось лишь скорее на берег, чтобы не торчать больше на пароходе.

Сюлянь знала, что отец внимательно наблюдает за ней. Как она ни была взволнована, а все же не осмеливалась сойти с парохода одна. Она была еще подростком, да к тому же исполнительницей сказов. Ее должен был оберегать отец, вот и оставалось тихонько стоять да вовсю глазеть на зеленые мандарины и жирных белых свиней.

Тюфяк сел. Ему вовсе не хотелось этого делать, но если бы он не сел, то люди, оттиравшие друг друга локтями, могли бы наступить ему на лицо. Он продолжал стонать: от мелькавшей перед глазами беснующейся толпы у него кружилась голова.

Внешне он очень походил на брата, только был чуть выше и худощавее. Из-за худобы его-глаза и нос казались особенно большими. Гладкие длинные волосы были зачесаны назад, на манер недавно побывавшего в Париже художника.

Тюфяк тоже умел исполнять песенные сказы под аккомпанемент барабана и трехструнки, причем пел даже лучше брата. Однако он относился с пренебрежением к такой малоуважаемой профессии, как исполнение сказов под барабан. И на трехструнке он умел играть. Только не хотел. Аккомпанировать своему брату и племяннице, находиться где-то на вторых ролях было для него еще более унизительным. Он ничем не занимался и фактически находился на иждивении Баоцина. Такое обстоятельство, по его словам, ничуть не ущемляло его достоинства. Он был умен и, если бы захотел, мог бы стать известным актером, но не собирался тратить на это свои силы! Он всегда с презрением относился к деньгам. А тут еще зарабатывать их игрой и пением!

С точки зрения общечеловеческой морали Баоцин не мог не содержать Тюфяка. Все же оба рождены одной матерью, и уже одно это обстоятельство заставляло его нести на себе эту ношу. Однако Тюфяк худо ли, бедно, а некоторую пользу семье все же приносил. Лишь он один мог справиться с женой Баоцина. Характер ее напоминал летний дождик при облачном небе: проявлялся так же внезапно, как и исчезал. Если, бывало, Баоцин не мог с ней совладать, то старший брат всегда знал, как ее утихомирить. Как только она показывала свой норов, Тюфяк немедленно делал то же самое, А когда пререкаются двое, всегда кто-нибудь да уступит. Стоило ей первой засмеяться, как тут же смеялся и Тюфяк. Посмеются оба, и в доме воцарится покой. Тюфяк всегда составлял ей компанию в карты, пил с ней вино.

У Баоцина были свои причины столь бережно относиться к Сюлянь: она была для него тем деревом, с которого сыпались монеты, А если по совести, то он просто не мог не быть ей благодарным. Она ступила на подмостки и стала зарабатывать им на жизнь, когда ей исполнилось одиннадцать лет. Баоцин всегда опасался, что она может научиться чему-нибудь дурному у других девочек – исполнительниц сказов. Он чувствовал, что с возрастом эта опасность становилась реальной, и от этого волновался еще больше. На подмостках она встречалась со сверстницами, которые продавали не только свое искусство. Он обязан был оберегать ее, воспитывать, но не баловать. Именно поэтому любовь и жалость боролись часто в нем с чувством тревоги и беспокойства. Он подолгу не мог принять решения, как лучше поступить.