Мария Корелли - Моя чудная жена!

– О, я бы непременно пошёл послушать её на вашем месте, – сказал он, медленно поднимая свои веки, что было его любимой уловкой, чтобы выказать длину своих ресниц и женскую нежность больших карих глаз. – Она ужасно умна, знаете ли; просто из ряда вон! Предмет её чтения также несомненно привлечёт публику. Если бы я не был теперь занят на реке, я бы тоже пошёл, непременно бы пошёл. Наверно, это будет очень забавно!

Бессмысленное животное! «Очень забавно!» Для меня? Думал ли он так на самом деле? Я думаю, что да. Он был совершенный идиот во всём, что не касалось его лодки, просто рыба! «Соскоблить с него чешую и сварить к обеду!» Эта нелепая, бессмысленная фраза опять зазвучала в моих ушах с такой же неотступной настойчивостью, как и в первый раз, когда она пришла мне в голову, и я поспешно и не особенно дружелюбно простился с ним. Уходя, он сказал мне, что я «завял», и мне показалось, что я заметил под его длинными усами улыбку насмешливого сострадания – улыбку, за которую я почувствовал к нему ещё большее презрение.

Наконец, после многих болезненных колебаний я решил присутствовать на лекции моей жены и после этого почувствовал некоторое облегчение. Я пробовал напустить на себя циническое равнодушие, что так легко удаётся некоторым людям, разочаровавшимся в своих жёнах. Но, к несчастью, я – мягкосердечный простак, и потребовалось бы слишком много времени, чтобы сделать из меня сухого и непреклонного делового человека. Я делал несколько попыток в этом направлении, которые так легко удавалось разбивать моему маленькому сыну одним ударом своего пухленького кулачка, одним звуком его замечательно несвязной болтовни на неизвестном языке. Но незачем останавливаться на этом; я знаю, что есть немало таких людей, как я, так что я не одинок в моём неразумии. Роковой вечер наконец наступил, и около половины восьмого я был так взволнован, что не мог спокойно идти в Пикадилли, не привлекая внимания прохожих своим несообразным поведением. Я чувствовал, что буду конвульсивно смеяться, жестикулировать и говорить сам с собой по дороге. Чтобы избежать неприятностей, я поехал в наёмном экипаже. Кстати будет упомянуть, что я говорил миссис Маггс и всем её домашним об этой лекции. Миссис Маггс плакала, Джорджи вздыхала; остальные члены семейства с усмешкой переглядывались между собой, но никто из них не хотел ехать со мной слушать красноречие Гонории. Предмет её лекции скорее пугал их, нежели привлекал. Я сказал так же Ричмуру. Он повёл плечами, был любезен по обыкновению, пожал мне руку с особенным жаром и сочувствием, но не сделал никакого замечания и не предложил поддержать меня в той пытке, какую я решился перенести. А это была действительно пытка для верного мужа – видеть, как его жена пользуется вульгарной известностью. Я от души сожалею о покинутых мужьях «профессиональных» красавиц и актрис любительниц; я могу понять их положение и глубоко им сочувствую! Я советую всем молодым людям, которые ещё не выбрали себе жены, не останавливать своего выбора на той, которая так или иначе выставляется пред публикой. Не женитесь на красавице, получившей приз за красоту; не берите Дульцинею из-за прилавка кабачка; не останавливайтесь на женщине, которая курит, играет на скачках, стреляет и предаётся всякому спорту, как сделал я в своём неведении; не отдавайте предпочтения женщине, изучающей анатомию и хирургию, которая знает названия каждой кости и мускула в вашем теле; короче, не женитесь ни на какой знаменитости, разве только она соединяется с бессознательной простотой, отличающей нежную женскую натуру, так же как истинного гения. Но незачем останавливаться и морализировать. Мне предстоит описывать страдания, которые я перенёс на этой незабываемой лекции «о желательности мужского костюма для женщин». Когда я подъехал к зданию Принц-Голла, я увидел многих мужчин и женщин, которые шли туда же. В числе последних я заметил несколько красивых бойких девушек того же типа, к которому принадлежала Гонория, когда я впервые с ней познакомился. Слышалось немало насмешек и хохота, особенно среди небрежно одетых, растрёпанных господ, которые, как после оказалось, были репортёрами из разных газет.

Был ли в числе их представитель «Daily Telegraph»? Не могу сказать наверное, но думаю, что был. Я не могу представить себе ни одного уголка на земле, в воздухе или в океане, где этот чрезвычайно отзывчивый орган не был бы представлен.

Я не мог найти своё кресло, но скромный молодой человек в поношенном платье и старых перчатках пришёл мне на помощь, взял мой билет и молча дал мне знак следовать за ним. Я повиновался в большом смущении. Я думал: известно ли ему, что я покинутый муж лекторши? Не оттого ли он так широко улыбался, показывая ряд чрезвычайно жёлтых зубов, когда я, пробормотав благодарность, пробрался в первый ряд кресел как раз напротив платформы. Мне казалось, что было слишком жарко, особенно для марта месяца. Старательно вытерев мой влажный лоб, я оглянулся кругом. Зал был полон, и сдержанный смех и хихиканье продолжались. Двое из господ с растрёпанными волосами, о которых я упоминал, уселись около меня по обе стороны. Они были толсты, я тонок, так что казалось, что я случайно оказался втиснутым между ними, как кусочек мяса в бутерброде на станции. Они, очевидно, были старые знакомые и переговаривались между собой за моей спиной. У одного борода пахла пивом, другой был пропитан запахом лука. Но я всегда был тихий и терпеливый человек. Я не хотел сойти с кресла, предназначенного Гонорией именно для меня, и никогда не умел бросать взоров негодования. Так что я продолжал сидеть спокойно, нервно просматривая «конспект лекции», который был повторением того, что значилось на билете, и со страхом ожидая появления моей жены.