Виктор Финк: Евреи в тайге

— Ну, что вы так уставились на этот пожар? — внезапно сказал Белопольский. — Что тут, подумаешь, такого?.. Ну, горит лес! Ну, много леса горит! Так что?..

Пламя уже взгромоздилось на вершину новой сопки. Было похоже, будто какой-то один огонь— вожак шагает впереди, а за ним, все ширясь и разрастаясь, стремительно бежит целое племя огней.

Но Белопольский, точно и не видя грандиозной картины, стал седлать, я заметил, своего любимого коня.

— Это хорошо — Биробиджан! — ни с того, ни с сего завел он. — Пусть будет еврейская территория в Союзе! Это хорошо! Этот несчастный еврейский вопрос может перестать быть вопросом только в социалистическом обществе. Как ваше мнение?

Мое мнение совпадало.

А берег все пылал и пылал.

Я как будто впервые узнал в эту ночь, сколько неизученного, таинственного и грандиозного кроется в этом странном, нерусском слове тайга. Я знал молчание тайги; я знал ее таинственный гул, похожий на морской прибой; я знал ее тайные красоты; ее поляны, неожиданно открывающиеся среди густых зарослей; ее ручьи, озера, болота, топи, цветы.

В огне я видел ее впервые.

Белопольский задумался. Но не надолго. Вскоре он снова заговорил. Но, странно, на сей раз в его голосе звучали какие-то другие, более глубокие и серьезные ноты.

— Вот вы все любуетесь необыкновенным пожаром, — начал он. — А для нас, для того мирового еврейства, которое трудится и страдает, которое погибает от нищеты, от подлых законов, от антисемитизма, — для нас на этих берегах горит путеводный свет. Мы придем в Биробиджан и построим здесь фабрики и заводы, дороги и города. И нового человека мы создадим. И это все будет социализм.

Он явно волновался. У него дрожал голос.

— Вы, ведь, знаете, — продолжал он, пересилив себя, — когда-нибудь Америка должна будет уступить свое звание Нового Света вот этим необозримым пустыням. Новая цивилизация построится на берегах Тихого океана. И фундамент этой цивилизации будущего, — цивилизации равных, заложим здесь мы.

Потом он повернулся и бросил мне, не без ехидства:

— Так что вы пока любуйтесь пожаром, а я пока пойду спать. А часа через три вы тут увидите на берегу другой огонь — электрические лампочки. Тогда разбудите меня: это будет еврейская колония Амурзет.

Выбросил окурок за борт и ушел.

Хороший он парень, Белопольский, — энтузиаст, зажженный человек, идеалист и к тому же дело свое, говорят, хорошо знает. На таких чудаках свет стоит.

Но каков удельный вес идеалистов в Биробиджане? Они — дрожжи. Без них, без таких энтузиастов, конечно, не может быть больших массовых движений, но одних дрожжей мало.

Что сейчас привлекает в Биробиджан широкие еврейские массы? Что заставляет именно их ездить в тайгу, за десять тысяч километров от дома?

Этот вопрос, самая его постановка требуют некоторого пояснения.

Выход евреев на землю, начавшийся стихийно в 22–23 г. г., был единственным возможным разрешением вопроса об избыточном населении бывшей «черты оседлости». Движение укрепилось, оно вросло в жизнь. Десятки тысяч еврейских семейств стали орошать своим потом засушливые почвы Крыма и степи Украины. Они тяжелым трудом добывают из земли золотой хлеб, — свое право на равное место среди прочих трудовых народов Союза. Но процесс переселения — мучительный процесс, он тянется долго, потому что средств мало, а голытьбы много.

Еще в 1929 г., в мое первое пребывание в Биробиджане, у меня не возникало вопроса, зачем сюда едут евреи: достаточно было взглянуть на них, чтобы понять, что большинство просто-на-просто удрало от голодной смерти.

Но уже через год, в 1930 г. положение изменилось сразу и резко. За разрешение вопроса об избыточном населении различных местностей Союза взялась индустриализация. В стране нет безработицы — значит, нет оснований и для массовой эмиграции и далекого переселенчества. Не поставлена ли под угрозу идея создания еврейского Биробиджана? Нужен ли Биробиджан еврейской массе? Хватит ли евреев?

Вот почему, слушая Белопольского, я спрашивал сам себя:

— Ну, а как евреи не-коммунисты, и не-меха-ники? А главное, не энтузиасты из Буэнос-Айреса, а массовики из Голты?

Мы собрались с участковым агрономом в поле, и я ждал его у конторы, держа под уздцы наших коней. Агроном долго не шел. Я думал, он по обыкновению завозился, просто не отпускают его посетители. Но вот донеслись до меня обрывки разговора, который велся в конторе довольно повышенным тоном.