Цирил Космач - Избранное

— Знаю, — повела она плечами и потянула меня за рукав.

— Не глупи! — сказал я. — Разве ты не видишь, что уже смеркается?

— Да не смеркается. Это просто облака, — возразила она и сквозь кроны деревьев уставилась в небо.

Я был в затруднении. Во-первых, потому, что я тогда находился под надзором полиции и вечерами должен был сидеть дома, а во-вторых, потому, что в Обрекаровой дубраве была могила кадета. Это особенно смущало меня, ибо я не знал, известно ли это Кадетке. Но все мои отговорки были напрасны.

— Пойдем через Затесно! — сказала Кадетка и побежала вниз по крутой тропе.

Я спустился следом. Через минуту мы уже были в овраге.

Там она остановилась, плеснула себе в лицо пригоршню воды и сказала, задыхаясь:

— А теперь через Пресличев холм! И все прямиком, чтобы до темноты быть дома.

Она неслась, как серна. Прыгала от куста к кусту, кидалась в мягкий вереск, хваталась за плети костяники, ветки дрока, кизильника и прочую приземистую растительность и стремительно продвигалась вперед. Вскоре мы добрались до дубравы и до ямы на месте бывшей кадетовой могилы: под старым грабовым кустом песчаная прогалинка площадью с пару столов, а посреди нее — зеленое корытце метра в два длиною, полное цветущих ландышей. Кадетка тотчас стала передо мной, раскинув руки и преграждая мне дорогу.

— Эти рвать не надо! — тихо сказала она. — Тут была его могила.

— Откуда ты знаешь? Разве ты была здесь когда-нибудь?

— Нет, не была. Но знаю. — Она откинула волосы со лба и спокойно добавила, точно о самом обыденном. — Теперь он лежит дома. В Чехии. В бронзовом гробу. Ты же знаешь…

— Как? Ты помнишь бронзовый гроб? — оторопел я.

— Помню, — с серьезным видом кивнула она. — И его маму тоже… И невесту… И его самого!

— Как? — еще больше изумился я. — Ты же его никогда не видела! Даже на фотографии!

— Видеть не видела, — покачала она головой, — а знаю… Он был молодой… И красивый… Ты его знал?

— Только смутно припоминаю.

— Усы у него были?

— Точно не скажу. Мне тогда и семи лет не было. Кажется, были. Маленькие.

— А, усики?

— Усики.

— Усики… — задумчиво повторила она, оттопырила верхнюю губу и задвигала ноздрями. Потом выпрямилась, закинула косы за спину, посмотрела мне прямо в глаза и спросила: — А я на него похожа?

— Э, об этом я не могу судить.

— Не можешь?.. А я похожа на него, потому что не похожа на маму. У мамы были серые глаза, а у меня синие. Еще у мамы были веснушки, немного, но были. Ты знаешь?

— Я толком не помню. Знаю только, что у нее были красивые волосы.

— Длинные-длинные… И почти красные. А у меня русые, — сказала она и крутанула головой так, что косы снова оказались на груди.

Мне вспомнились Юстинины волосы. Когда ее вытащили из воды и солдаты несли на носилках мимо нашего дома, длинные волосы свисали почти до земли. Сквозь них, как сквозь завесу из тончайших медных пружин, переливаясь, просвечивали лучи вечернего солнца. Эта картина осталась у меня в памяти, а с нею ощущение какой-то непостижимой красоты и безысходного отчаяния.

— Ну, пойдем! — сказал я.

— Да, пойдем, конечно! — отмахнулась она с чисто женской досадой. — Ну, почему никто не хочет разговаривать со мной?

— Я же разговариваю!

Она подошла ко мне, снова обернулась к могиле и спросила:

— Ты не знаешь, почему он застрелился, а?

— Кто знает…

— Из-за мамы… И из-за меня, — покивала она головой. Ее голос звучал по-детски, но было в нем и что-то недетское.

— Кто тебе это сказал?

— Тетя.

— Наша?

— Нет. Наша. Ивана.

— Да брось ты! Это просто выдумки! — и я решительно зашагал прочь от могилы.

— Правда, правда! — говорила Кадетка, поспешая за мною. — Она, как рассердится на меня, всегда кричит: «Не будь тебя, твой отец бы не застрелился, а мать не бросилась бы в реку!»

— Это в ней злость говорит! И раздражение! — успокоил я ее.

— Верно, верно. Она кричит, когда у нее табаку нет, чтобы нос набивать, — согласилась Кадетка. — Значит, по-твоему, это неправда, а?

— Конечно, неправда!.. А теперь пошли поскорей! Видишь, какие тучи ползут из-за Кошутника. Еще, чего доброго, под ливень угодим.

Кадетка остановилась, оглянулась на Кошутник, точно не доверяя моим словам, и только после этого побежала за мной.

Но чуть мы остановились отдышаться, она снова принялась за свое.

— Слушай, — подергала она меня за рукав. — А ты видел, как расстреливали твоих друзей, которых в Триесте приговорили к смерти?

— Нет, не видел! — довольно жестко ответил я и начал спускаться по Сухой осыпи.