Пусть мы с Олесей для Гавроша и друзьями считаемся, но даже с нами он про своих родителей и про то, как в детдом попал, больно-то не распространяется. Наверное, плохо ему на душе от этих разговоров делается. Он лишь рассказал нам, что в детдоме ему говорили, будто мать у него была русская, а отец не то узбек, не то таджик – толком никто не знал. Много лет назад их семья жила на берегу реки Терек. А что с родителями дальше сделалось, он не помнит.
То, что отец у него нерусский, это по Гаврошу и так заметно. Не очень, но все же заметно. Гаврош смуглый, как цыганенок, глаза чернявые и волосы – вечно грязные и спутанные, – тоже смольн ы е. И вообще вид у него шкодный. Но это посторонние, те, кто его не знает, могут подумать, что Гаврош – «оторви, да брось», а на самом деле он не такой. Это он просто иногда рисуется на людях, хорохорится и хочет героем выглядеть, но мы-то с Олесей знаем, что по-настоящему Гаврош другой. Он не подлый и не пакостный, в сравнении со многими прочими, и первым никогда не задирается. Настоящее имя у него обыкновенное – Пашка. А Гаврошем – это его на рынке так нарекли. Базарные торговцы такое прозвище придумали.
Пашка время от времени промышляет на центральном рынке собиранием монет. Ползает на четвереньках вдоль деревянных прилавков, выглядывая уроненные и закатившиеся под тумбы монетки, и выуживает их оттуда железным прутиком с загнутым крючком на конце. Он этот прутик «помощницей» называет. Так вот, когда Гаврош рыскает по грязному полу вдоль фруктовых прилавков, не обращая внимания на людей, которые беспрестанно снуют мимо него и чуть ли не наступают ногами ему на пальцы, в общем, занимается своим обычным делом и никому не мешает, некоторые торгаши принимаются швырять в него мелочь. Не из-за того, что Гаврош у них фрукты из ящиков ворует или насолил чем-нибудь, нет. Они в него просто так кидаются, ради развлечения. Если попадают в голову, радуются, словно удачливые охотники на каком-нибудь там дурацком сафари и, не стесняясь, громко гогочут. А Гаврош терпит. Увертывается, ползает по изгвазданному полу и молча подбирает монеты. Прямо как тот парень из книжки про французскую революцию, который из-за баррикад за патронами лазил. Вот потому-то Пашку и прозвали Гаврошем. Только в него не пули летят, как в того французского пацана, а монеты. Но Пашка рассказывал нам, что если в лицо монетой залепят, тоже мало не покажется. Да и понятно, пускай любой попробует, каког о это, если здоровый мужик тебе двухрублевой в голову с размаху въедет. А если пятериком?! Да еще ребром! То-то же. А Гаврош шныряет около прилавков до тех пор, пока торгашам не надоест бросаться в него монетами, и старается лицо спрятать. Питаться-то ведь нужно на что-то…
Это Гаврош облюбовал наш садовый участок. Первое время он по подвалам перебивался, а после «брошенный город» открыл и на даче поселился, в запущенном бревенчатом домике с односкатной крышей и маленькой ржавой буржуйкой внутри. Все ж лучше, чем по чахоточным подвалам скитаться – природа, и безопаснее, и от милиции подальше.
Гаврош в школе, конечно, не учится. Из всей нашей компании только я один занятия посещаю. Конечно, когда каникул нет. И Олеся тоже учебу забросил. Это ведь он меня с Гаврошем познакомил. Мы-то с Олесей закадычные друзья еще с первого класса. Раньше мы с ним в соседних подъездах жили и учились в одном классе, но потом мои родители купили в другом районе квартиру, и мы переехали. Понятное дело, дружить мы после моего переезда не престали, разве что пореже видеться начали, но это ведь для настоящей дружбы совсем не помеха.
Иногда я думаю, что лучше бы родители не покупали нам новую квартиру. Мы бы тогда с Олесей продолжали по-прежнему каждый день встречаться. А так… Олеся – он хоть и головастый, в смысле, что умный и смекалистый, и книжек всяких много читает, но все равно нет-нет, да и совершает глупость на ровном месте. Как малый ребенок. Вот из одной такой глупости Олеся и сделался инвалидом. У него ведь левой кисти совсем нет. В том месте, где у обычного человека запястье находится, у Олеси рука заканчивается уродливым багровым узлом. А бок, шея и щека левая у него оплавленные и сморщенные, точно побывавшая в костре резина. Весь в рубцах он, в общем. Как-то еще повезло – глаз не высадило… Это Олеся в конце седьмого класса самодельную бомбу смастерил. Смешал целую гору серебрянки с марганцем и через пробитую дюбелем дырочку засыпал получившийся «порох» в пустой аэрозольный баллончик. Потом приладил фитиль из селитрованной бумаги, зажег и бросил баллон на безнадзорной строительной площадке. Сам он, разумеется, сперва предусмотрительно спрятался в укрытие, но затем Олеся все же дал маху. Вот постоянно его нетерпение подводит! Нет, чтобы подождать чуточку! Мы ж с ним столько раз до этого газеты селитровали, а после ракеты из фольги крутили и запускали их на школьном стадионе сотню, а может даже и больше раз. Короче, много, очень много раз. Он ведь знал, что газета не вся равномерно проселитровывается. Попадаются в середине такие участки, которые плохо пропитываются раствором, а значит, и не горят потом толком, шаят лишь еле-еле и дыма почти не дают. Вот и тогда также. Олеся решил, что фитиль в бомбе весь выгорел, и она не сработала. Он выбрался из-за штабеля досок и пошел смотреть эту чертову бомбу, а она тем временем, оказывается, тлела тихонечко, незаметно. И когда Олеся взял баллончик в руку, бомба шарахнула и изуродовала его с головы до ног. Олеся после этого шутить принялся, что, мол, до взрыва бомбы он левшой был, а затем мгновенно в правшу превратился. Мол, до этого учителя в школе много раз пытались его на правую руку переучить, да у них ничегошеньки не получилось, а оказывается, им всего-то нужно было одну вещь с ним сотворить – левую кисть оторвать. И только-то! Шут гороховый… Я-то понимаю, почему он так шутит. В его обстоятельствах остается одно из двух: либо открыто над собою подсмеиваться, мол, мне все нипочем, все трын-трава, либо раскиснуть, жертвою стать. Но последний вариант был не для Олеси, уж я как никто другой из всех людей на земле это знаю, зуб даю.
Читать дальше